Переминаясь с ноги на ногу, он говорит:
- Все же без подготовки... К тому же аэродром маленький. Вдруг не рассчитаю?
- Не будь балластом, пораскинь мозгами, - подстегнул молчавший до этого Гаврилов, чувствуя, что Чистякову нужен толчок.
Он напоминал человека, стоящего на берегу. В то время как один решительно нырнул с разбегу, другой, чуть замочив ноги, похлопывает себя мокрыми ладонями, поеживаясь от холода, а третий ждет толчка. Толкни его, он, исчезнув в брызгах, фыркнет, зальется восторженным смехом от жгучего ощущения внезапного падения. Вынырнет, все еще хохоча и создавая вокруг себя веселую суматоху.
И вот "Сокол" на старте. Вновь испеченный планерист-испытатель, он же ведущий инженер, усаживается в машину. Большого энтузиазма на его лице что-то незаметно.
Даю ему последние инструкции. Трос прицеплен к планеру, я иду на самолет. Шагаю и думаю: "Черт возьми! Может, действительно легкомысленно... Так, с одного полета... Есть еще время отменить, сказать, что пошутил. Нет уж, толчок сделан, и пусть себе плавает... и фыркает!"
Минут через сорок Леня стоит у своего планера. Спешу его поздравить с первым вылетом. У него лицо счастливца.
Все оказалось в лучшем виде. Правда, аэродрома действительно для первого раза было маловато. Дальше пойдет лучше.
Испытания одиннадцатиместного "Орла" мы проводили вместе с военными. "Орел" был деревянным планером, впрочем, как и все десантные планеры того времени. Под его низким крылом крепилось сбрасывающееся шасси. После взлета, когда я поворачивал специальный рычаг, стойки с колесами соскакивали с замков и летели вниз. От удара о землю они подпрыгивали, кувыркались и долго еще катились по аэродрому вдогонку улетающему планеру.
Планер прост, нет двигателей и сложных систем. Испытания его относительно уже. Для десантного планера, правда, помимо определения летных качеств, нужно узнать еще кое-что - к примеру, удобно ли работать десантникам, быстро ли они могут при необходимости выброситься с парашютами, и так далее.
В совместных испытаниях "Орла" дело шло быстро, военные были с нами бок о бок, и для "примерки" не нужно было ходить далеко.
Однажды все вместе мы отправились выбирать площадку для посадки. И интересы сторон разошлись. Военные хотели создать труднейшие условия для испытаний - подобрать площадку как можно хуже.
Инженеры стремились подыскать площадку поровней.
Сделанное своими руками всегда дороже.
- "Рациональное зерно" десантного планера тем крупнее, чем выше кочки, на которые он сядет, - изрек один из представителей воздушнодесантных войск. - Лучше бы это были вон те пеньки, - закончил он с обаятельной улыбкой, показывая свежие порубки на краю леса.
- За это покорнейше благодарим, товарищ капитан, - сказал наш ведущий инженер С. В. Чистов, человек решительный, в прошлом отчаянный мотогонщик.
- На пеньки - пожалуйста, - продолжал он, уже смеясь. - Для вас можем сесть и на пеньки. Будете в россыпи покупать планер?..
Нет. Решили не разбивать машину и заменили пни кочками болота. Они не оказались пухом, но планер остался цел.
Примерно через год заказчики из воздушнодесантных войск все же испытали посадку одного планера на пни. Не знаю, что от него осталось, но летчики не пострадали; это и требовалось доказать.
Неизгладимо в памяти утро 16 октября 1941 года. Мне представляется оно поворотным пунктом, кульминацией наших неудач и размягчения духа.
15-го вечером я приехал в Москву на Октябрьскую улицу. Окно было плотно завешено одеялом. Отец ходил по комнате, его чисто выбритое лицо осунулось, помрачнело, на лбу так и не разглаживались глубокие складки. Щеки впали, будто они никогда не ведали улыбки. Он то и дело прислушивался к репродуктору на стене, потрескивающему в длинные паузы между тревожной музыкой.
Отец пытался из скупых моих слов уловить какую-то точку опоры, вернуть былую веру в наше оружие, в нашу силу. Но что я мог сказать? В этот вечер мне и самому была нужна такая опора.
Мы легли, прослушав ночные известия, они были очень кратки. В голосе диктора, всегда твердом, как символ твердости Родины, пожалуй, впервые улавливались страшные интонации глубокой тоски и подавленности.
Уже в темноте мы с отцом изредка перебрасывались словами. Я вспомнил о предстоящем завтра вылете на экспериментальном самолете.
- Знаешь, отец, утром мне предстоит впервые поднять в воздух самолет, созданию которого полгода назад придавалось значение важного открытия в науке.
Отец без заметного интереса, видимо с трудом отвлекаясь от своих мыслей, спросил:
- В чем же тут новизна?
- Видишь ли, на самолете впервые воздух будет обтекать крыло не так, как ему хочется, а так, как нам надо. Это позволит увеличить подъемную силу крыла чуть ли не вдвое.
Отец помолчал, потом спросил:
- На нем можно поднять двойную нагрузку?
- Тут дело шире. Управление слоем воздуха на крыле, по мнению ученых, открывает путь к созданию самолетов, не срывающихся в штопор. Оно таит в себе возможности очень малых взлетных скоростей. Могут быть созданы конструкции, взлетающие почти вертикально. Представляешь, вместо аэродрома всего небольшая площадка - посадка почти без пробега, подобно птице - прямо на точку.
Отец не ответил. Я заговорил снова:
- В другое время подобный вылет был бы обставлен как событие первостепенного значения, но сейчас... Кому все это нужно?
Отец, видно, не хотел меня разубеждать, а может, и задремал. В тишине был слышен только стук будильника. Я тоже стал забываться. Неожиданно отец произнес:
- Да что ты, это же важно для обороны!
Я не сразу сообразил, о чем он, но, вспомнив, ответил:
- Важно-то важно, да как найти в себе дух экспериментировать, когда фашисты под Москвой? Теперь ученые роют окопы, строят укрепления и важней работы не представляют. Нет. Это самолет будущего.
Мы проснулись, разбуженные голосом диктора. На этот раз он так произнес слова "положение ухудшилось", будто ударил молотком по голове.
Опомнившись, мы стали одеваться. Я звал отца с собой на аэродром, но он сказал, что пойдет в ополчение.
Мы простились по-мужски, с чувством, что больше не увидим друг друга.
Напрасно было ждать трамвая. И я зашагал по темным улицам через Москву.
На вокзале в темноте платформы краснел тусклый фонарь электрички. Я вошел в тамбур.
- Вы куда, гражданин? - донеслось из вагона.
- Как куда? До платформы О...
- Сходите да поторапливайтесь. Поезд пойдет без остановок. Здесь едут работники Госбанка.
- Электричка без остановок? - удивился я.
- Не рассуждайте, к нам прицеплен паровоз.
Оказавшись вновь на платформе, я заметил другой поезд, с платформы доносились возбужденные голоса.
Я поспешил туда. Продвигаясь от вагона к вагону в тщетных попытках ухватиться за ручку тамбура, я оказался в голове поезда. Люди волновались неспроста, кто-то крикнул:
- Последняя электричка, снимают провода!
"Этого только не хватало, - подумал я. - Пешком? Идти часов восемь, а вылет в одиннадцать... Сейчас семь... Надо забираться хоть на крышу!" Я уже не задумывался о необходимости моей работы, просто действовал в привычном порядке.
И последний тамбур люди облепили, как дикий рой пчел. Повернув было обратно, я услышал знакомый голос:
- Игорь, ты?
- Петр Матвеевич! - обрадовался я. Это был Попельнюшенко. Ему удалось как-то прицепиться.
Он крикнул:
- Давай сюда! Ставь ногу и держись за мой ремень. Товарищи, граждане! Это летчик, ему сейчас летать.
- Полетим все головой об столб, - мрачно произнес кто-то в толпе. Однако рой будто бы зашевелился. Поезд тронулся.
На обычно оживленной приангарной площадке было пустынно. Мой самолет стоял вплотную к воротам ангара, возле него возились механики.