— Не понимаю, о чем ты, — произнесла я с горечью, решив не обращать внимания на тон, с которым произнесла последнюю фразу. Затем подвинулась, пытаясь выпрямить ноги, и встала.
Иван вздохнул, и в то же время что-то открылось, закрылось и запищало.
— Все нормально, — повторила я, вытянувшись, и, еще раз потерла ягодицу, продолжая искоса осматривать комнату.
Луков повернулся и прислонился спиной к столешнице, вскинув брови. Выражение его лица было... раздраженным. Да. Именно раздраженным.
—Что случилось? — спросил он.
Я отвернулась, решив изучить остальную часть комнаты. Вдоль стены справа стояли стеллажи с одеждой, заполненные смутно знакомыми костюмами. Мне всегда было интересно, куда он их пристроил. Лично я засунула свои в шкаф матери.
— Жасмин.
Стараясь не обращать внимания на разочарование в голосе моего напарника, я бродила взглядом по комнате, окрашенной в светло-серый цвет, принимая во внимание, насколько помещение оказалось чистым и организованным. Это меня не удивило. Иван оставался дотошным во всем. В своей одежде, волосах, бытовой технике или машине. Конечно же, у него во всем был порядок.
У меня просто не нашлось слов. Я тоже была помешана на чистоте. Ну, почти. А еще определенно была помешана на времени.
— Жасмин, расскажи мне, что случилось.
Я не сводила глаз с его костюмов, мысленно пиная себя за то, что не проверила, находился ли рядом кто-то из тренеров, когда только пришла на каток. Даже не додумалась посмотреть, стояли ли их машины на парковке. Ошибка новичка.
— Можешь рассказать мне. Ты же знаешь, что я, как никто другой понимаю, как и чем ты живёшь, — произнёс Иван слова, которые услышать от него я никак не ожидала. Слова, от которых пробрало все мое нутро.
И то правда. Если кто и знал, как я жила, так это он. Конечно Иван мог понять меня. Возможно, он даже знал об этом больше, чем я, так как катался гораздо дольше.
За исключением того, что парень мог делать все, что вздумается, и не пренебрегал этим.
У меня же такой возможности не было.
Именно по этой причине его имя красовалось на баннерах, развешанных по всему комплексу. А мое нет.
Микроволновка запищала, и я почувствовала себя подавленно и... грустно. Настолько грустно, что у меня перехватило дыхание. Прислонившись бедром к столешнице, в одной руке Иван держал чашку, а в другой — ложку, что-то помешивая. И оценивающе смотрел на меня. Словно ожидая чего-то.
Мне стало еще хуже от мысли, что я являлась человеком, который, по его мнению, собирался с ним сцепиться.
Будь дружелюбнее. Никогда ведь не поздно, правда?
На мгновение я сжала губы, пытаясь справиться со своим гневом, проклятой печалью и разочарованием. И похвалила себя за проделанную работу, когда произнесла слабым голосом, который звучал определенно странно:
— Не знала, что у тебя есть своя комната, — я попыталась сглотнуть. — Должно быть, это здорово.
Фраза прозвучала так же фальшиво, как мне показалось, или..?
Выражение лица Ивана не изменилось. Как и тон, по поводу которого я не знала, что и думать.
— Я не привожу сюда людей.
«Что?», вылетевшее из моего рта прозвучало так же вяло, как я себя чувствовала.
Иван продолжал помешивать что-то в кружке, его глаза смотрели в никуда.
— Это мое убежище.
Я бросила на него взгляд, удивленная его комментарием.
— Раньше здесь был конференц-зал и кладовка, но я отремонтировал ее несколько лет назад, когда фанаты пробрались в комплекс и ворвались в раздевалку, пока я принимал душ.
Что?
— Они меня сфотографировали. Джорджине пришлось даже позвонить в полицию, — объяснил он, не сводя с глаз с моего лица после того, как пожал плечами. — В любом случае, это был лишь вопрос времени. Раньше когда слишком уставал, чтобы ехать домой, я часто оставался здесь, — продолжил парень, застигнув меня врасплох. — Правда теперь больше этого не делаю.
Интересно, почему.
Потом я вспомнила, что это не мое дело. И неважно, друзья мы (или кем бы там ни были) или нет.
Иван, не говоря ни слова, подошел ко мне, все еще удерживая кружку в одной руке, а ложку в другой. Я тоже молчала. Просто наблюдала за ним, пытаясь понять, что он делает.
Когда Луков остановился прямо передо мной, так близко, что для некоторых, кто не привык к нарушению границ личного пространства, это показалось бы слишком, я все еще не произнесла ни слова.
Парень не вздохнул и не поморщился, когда протянул мне чашку, удерживая ее на расстоянии нескольких сантиметров от моей груди. Тот факт, что я не спросила его, насыпал ли он туда яда, всплыл у меня в голове так же быстро, как и вылетел из нее. Я была не в настроении для перепалок. Мне действительно не хотелось этого. Больше нет.
И вот так стало ясно, что со мной что-то не так.
Я заглянула внутрь кружки, обратив внимание на молочно-коричневую жидкость... и понюхала ее. А затем посмотрела на Ивана.
Он приподнял бровь и придвинул кружку ко мне еще чуть ближе.
— Это смесь из пакетика, — объяснил он все тем же проклятым тихим голосом, словно не хотел ляпнуть что-то неподобающее. — У меня нет маршмэллоу, если тебе нравится пить с ними.
Он…
Он…
О, черт.
— И я развел его с миндально-кокосовым молоком. Тебе ведь не нужны лишние калории, — продолжал Иван, все еще держа проклятый напиток в полуметре от моей груди, пока я стояла рядом.
Он сделал мне какао.
Иван приготовил мне чертово какао. Пусть и без маршмелоу, но ему и не нужно было знать, что я пью какао с ними в очень редких случаях.
А вот как он узнал про напиток (и почему у него вообще была эта смесь) я понятия не имела. Просто не могла это переварить. Ситуация походила на ту, когда они с Ли попросили меня стать его партнером, а мне показалось, что я случайно приняла психотропные.
Иван Луков — величайший заклятый друг после братьев и сестер — сделал мне горячее какао.
И вдруг, по какой-то странной причине, которую никогда, никогда не пойму, даже годы спустя, я официально почувствовала себя самым большим ничтожеством на планете. Это стало последней каплей.
Мои глаза почти мгновенно защипало, а в горле пересохло, как никогда раньше.
Он пришел сюда, потому что тренер Ли позвонила ему.
Иван угостил меня конфетой.
И притащил меня в свою комнату.
А потом сделал мне горячее какао.
Моя рука поднялась сама по себе, и пусть я хранила молчание, однако все равно обхватила пальцами теплую керамику и забрала чашку у Ивана. Мой взгляд метался между напитком и его лицом, которое было таким красивым, таким раздражающе совершенным, что мне становилось еще труднее ценить свою заурядную внешность. Когда парень отпустил чашку, я поднесла ее ко рту и сделала глоток, хотя глаза продолжало жечь. Напиток был не таким сладким, как если бы там было обычное молоко, но все равно вкусным.
А Иван остался стоять рядом, наблюдая за мной.
И я почувствовала... стыд. Мне было стыдно за то крошечное проявление доброты, которое он только что мне оказал, хотя и не должен был. Заботу, которую не уверена, что проявила бы, поменяйся мы местами, и от этого мне стало только хуже. Горло сжалось сильнее, чем раньше. Казалось, я словно проглотила гигантский грейпфрут.
— Что случилось? — спросил Иван снова, терпеливо выговаривая каждое слово.
Я отвернулась, а затем оглянулась на него, сжав губы и пытаясь бороться с комом в горле размером с мяч, который давил на мои голосовые связки.
«Какая же ты дрянь, Жасмин», — бубнила какая-то часть моего мозга, а глаза жгло все сильнее.
Я не хотела объяснять ему. Не желала ничего говорить.
Но…
«Сука» — все шептал голос в голове. — «Эгоистичная дрянь».
Мне опять пришлось от него отвернуться и сделать глоток. Горячая жидкость успокоила напряжение в голосовых связках, и только потом я смогла произнести ужасно хриплым голосом:
— Ты когда-нибудь чувствовал вину за то, что сделал его… — он знал, что означало слово «его», — своим приоритетом?
Иван издал звук, словно задумался на минуту, и мне почти захотелось обернуться, чтобы увидеть выражение его лица, прежде чем ответил:
— Иногда.
Иногда. «Иногда» звучало лучше, чем «Никогда».
«Тебя не волнует никто и ничто, кроме фигурного катания», — сказал мне мой бывший напарник перед тем, как бросил меня. А все потому, что я накинулась на него из-за простуды, которую тот подхватил. И это накануне национальных соревнований. — «Ты такая бесчувственная».
Но эти слова были не обо мне. Все, чего мне хотелось — это получить медаль, поэтому я всегда твердила себе, что сделаю все возможное, лишь бы победить. Я не планировала, да и не собиралась становиться рядовым фигуристом. Как бы плохо себя ни чувствовала, я всегда поднималась и снова выходила на лед. Так что со мной было не так?
Разве плохо любить то, чему ты посвятил свою жизнь, и в чем хотел стать лучшим? Никто и никогда не становился самым-самым в чем-то, не оттачивая свое мастерство. Как однажды сказала Галина, когда злилась на меня, еще являясь моим тренером: «На природном таланте далеко не уедешь, yozhik». Как и во многом другом она не ошиблась.
Я же просто приняла несколько неверных решений. Очень глупых решений, из-за которых теперь моя жизнь была окрашена в черный цвет.
— А ты? — спросил Иван, когда от меня не последовало никакой реакции.
Черт.
Я сделала еще один глоток теплого напитка, наслаждаясь его ароматом. Ложь уже сформировалась в моей голове, готовая вырваться на свободу... И мне это не понравилось. Поэтому я решилась сказать своему партнеру правду, хотя на «вкус» она казалась наждачной бумагой.
— До недавнего времени нет, но сейчас...
Да.
Да.
Наступила пауза. А затем Иван произнес:
— Это потому, что ты стала заниматься чем-то другим, когда взяла перерыв на сезон?
Перерыв на сезон. Слишком мягкая трактовка того, что происходило в моей жизни.
— С этого все и началось, — призналась я, не сводя глаз с кружки, хотя их снова начало жечь. — Возможно поэтому сейчас я стала замечать мелочи, на которые раньше не обращала внимания. И понимать, сколько всего пропустила.