— Не переживай. Уж с этим-то я справлюсь, — мой взгляд скользнул по стоящему рядом Ивану, и я попыталась представить его комментарий по этому поводу... Но ничего не пришло в голову. — Мы разберёмся.
Возможно. По крайней мере, я бы точно смогла.
Аарон ещё раз поцеловал Руби в висок, и они вышли из дома, закрыв за собой дверь. Едва щёлкнул замок, как наверху послышался вопль.
— Вперёд, — сказала я, указывая на лестницу.
Иван кивнул и последовал за мной, вверх по лестнице огромного красивого дома с четырьмя спальнями, который находился в пригороде.
Дети моей сестры жили в одной комнате. На противоположных сторонах стояли кроватки: одна белого цвета, а другая в тон дерева. Я направилась к белой, увидев извивающееся крошечное тело, лежащее лицом вниз. Джесси плакала так сильно, что я вздрогнула и тут же подняла девочку, прижав к своей груди. Она была маленькой... Но ужасно громкой.
Я покачала ее, шепча: «Тихо, тихо» и слегка потряхивая, как ей нравилось, прежде чем повернуться и увидеть Ивана, стоящего в дверях с дурацкой ухмылкой на лице. Я моргнула.
— Что?
Джесси продолжала плакать.
— Ты так легко взяла её на руки, — ответил он, переводя взгляд с меня на кроху и обратно, словно у меня получилось сделать что-то невообразимое.
— Это ребенок, а не граната, — пробормотала я, продолжая нашептывать и укачивать любимую малышку, в попытке успокоить. Это всегда срабатывало. Я улыбнулась милому возмущенному лицу.
— Не знал, что ты любишь детей, — произнес Иван, подходя ближе ко мне и выгибая шею, чтобы взглянуть на ребенка у меня на руках.
Я улыбнулась Джесси, зная, что парень меня не видит, и сморщила нос.
— Как видишь, люблю.
Его «Серьезно?» меня совсем не удивило.
Я покачала ребенка еще немного. Ее плач стал тише, пока девочка не начала просто хныкать. Бинго.
Жасмин – заклинатель детей.
— Да, — тихо ответила я, сохраняя спокойный тон. — Я люблю детей. А вот взрослых нет.
— Не любишь взрослых? Даже не верится, — фыркнул Иван и улыбнулся мне, прежде чем снова сосредоточиться на крошке. Он поднял палец и нежно коснулся одной из щёчек Джесси, вероятно, осознавая, насколько нежной была кожа девочки, как если бы впервые оказался настолько близко к крошечному человечку.
— Заткнись.
Я слышала его тихое дыхание.
— Она такая мягкая и маленькая. А дети всегда такие маленькие?
Я взглянула на крохотное личико, зная, что глаза у девчушки были ярко-голубыми. Которые однажды могут стать того же оттенка, что и у моей матери.
— Джесси весила чуть больше трех килограммов, а это довольно много для моей сестры, — объяснила я. — Бенни тоже родился с большим весом, это у них от отца, — затем склонила голову, чтобы поцеловать Джесси в лоб, и та взволнованно заплакала. — Дети невинны. Они милые и честные. А еще забавные. И знают, что хорошо, а что плохо гораздо лучше взрослых. Как можно не любить детей?
— Они очень громкие.
Искоса посмотрев на него, я откашлялась, стараясь не обращать внимания на покалывание в горле.
— Прямо как ты.
Взгляд Ивана уже был прикован ко мне, когда тот ответил:
— У них иногда бывают истерики.
Я подняла глаза на потолок.
— Все равно звучит так, словно ты описываешь себя.
Иван тихонько рассмеялся.
— А ещё малыши плачут.
И улыбнулся своей белоснежной улыбкой, когда увидел мою кривую ухмылку.
— Ой, заткнись. Я никогда не плачу, — прошептал мой партнер.
— Ныть и плакать — одно и то же.
— Ага, а ты никогда не врешь.
Покачав головой, я опять взглянула на свою маленькую племянницу.
— Я люблю детей, особенно совсем маленьких. Моих деток, — прошептала я, чуть сдвинув малышку на своей руке. Джесси хныкнула, и я немного приподняла её, чтобы понюхать подгузник. Пахло нормально. Она пошла в мою сестру, и ее какашки ужасно воняли.
— У тебя только двое племянников? — как гром среди ясного неба раздался вопрос Ивана.
— Нет, у меня есть еще одна племянница — дочь старшего брата. Она подросток.
— Вы с ней близки?
Мои глаза вновь вернулись к Джесси, вспоминая о том, сколько раз я подводила другую свою племянницу. Мне не часто удавалось присутствовать в ее жизни. У нее уже имелась любимая тетя, и я точно ею не была. Как обычно, винить в этом оставалось лишь саму себя.
— Сейчас можно сказать да, но все равно недостаточно. Я была слишком молода, когда она родилась, а потом... у меня не хватало времени… Ты же понимаешь, о чем речь? Вроде бы она ещё ребёнок, а потом — раз и выросла. Но когда я это поняла, стало уже поздно.
Конечно, Иван представлял, что значит, когда время истекло. Не уверена, каким образом, но он точно знал.
— Да, понимаю, — согласился мой напарник. — В этом-то все и дело, — краем глаза я видела, что он пристально смотрел на меня. — Не вини себя. Это бессмысленно, и ты это знаешь.
Я пожала плечами.
— Говоришь так, будто это легко, но ясно же, что нет. Меня не должно волновать, что моя старшая сестра — ее любимица, однако все же раздражает, — зачем-то открылась я ему. — Наверное, я просто не умею проигрывать.
Что-то коснулось моего плеча. Повернув голову, я увидела, что это была рука Ивана.
— Это точно, — согласился он.
Я подарила ему слабую улыбку, но радости при этом не испытывала.
— Для кого-то ты обязательно станешь самой-самой, — Иван снова коснулся щеки Джесси.
— Как раз работаю над этим, — прозвучал мой ответ. — Это моя цель. Хоть раз я должна стать чьим-то любимчиком.
То, как парень медленно повернул голову, заставило меня насторожиться. Затем он прошептал:
— Что это значит?
Я снова пожала плечами, стараясь отделаться от тяжелого чувства, возникшего из ниоткуда. Мне нужно было все исправить. Стать лучше.
— Ничего. Только то, что мне хочется стать для кого-то из моей семьи самой любимой, поэтому я выбрала Джесси, так как она — «чистый лист».
Выражение лица Ивана должно было что-то мне сказать, но этого не случилось.
— Я так и не понял, что ты имеешь в виду. Объясни.
Мой взгляд скользнул к потолку.
— Чего ты не понял? Мамин любимчик — мой брат Джонатан. А отец больше всех любит Руби.
— Что??
Я пожала плечами.
— У каждого есть свои любимчики, не только у родителей. Например, у Руби это Тали. А у Тали — Руби. Себастьян и ДжоДжо тоже любят Руби больше всех. Все нормально.
Дело было не в том, что Иван скорчил лицо. Потому что он этого не сделал. По крайней мере, не то выражение лица, на которое отреагировали бы девять из десяти обычных людей. Однако я была той единственной, что заметила изменения. Видимо, потому что я это я. То, что отразилось на лице моего партнёра, по моему мнению, получилось рефлекторно, а не специально. У Ивана слегка напряглись мышцы челюсти. Все произошло стремительно. Просто секундное и несущественное движение.
Но мое пристальное внимание меня не подвело.
— Что? — спросила я, продолжая смотреть на парня.
Он не удивился тому, что его поймали, так что отпираться не стал.
— Кто же тогда твой любимчик? — медленно уточнил мой партнер, пристально изучая меня серо-голубыми глазами.
Я посмотрела на малышку в своих руках и улыбнулась, вглядываясь в ее крошечное личико.
— Оба ребёнка Руби.
И тут же заметила, как сильно у Ивана дернулся кадык, и как дрогнул его голос, когда он задал мне еще один вопрос.
— Я про твою семью, Пончик. В твоей непосредственной семье кого ты любишь больше всех?
Мне не нужно было рассуждать об этом. Ни секунды. Вообще. И не стоило даже смотреть Ивану в глаза для того, чтобы ответить:
— Каждого из них.
В его тоне не сквозило недоверие, когда парень задал новый вопрос.
— Что, всех сразу?
Поцеловав ребенка в лоб, я сказала:
— Да. Всех сразу. У меня нет любимчиков.
Иван сделал паузу, а затем продолжил:
— Но почему?
В груди кольнуло так, что у меня перехватило дыхание.
Что причинило мне боль. Не сильно, но достаточно, чтобы я почувствовала. Не важно, насколько редко это случалось, ощущение всегда было одним и тем же.
Так что я определенно не смотрела на своего партнера, с которым проводила дни напролёт, когда ответила:
— Потому что люблю их всех одинаково.
Однако засранец не сдавался.
— Почему?
— Что значит «почему»? Я просто люблю их и все, — сказала я, продолжая избегать зрительного контакта и пытаясь сделать вид, будто изучаю крошечное лицо в своих руках.
Дело в том, что спортсмены, да и люди в целом, которые жаждали побеждать везде и всегда, не знали значения слова «сдаться»... Смириться. Эта концепция им была чужда. Так с чего я решила, что человек, который, по-видимому, был еще более жалким неудачником, чем самый огромный лузер на планете (я), не станет зацикливаться на чем-то, что и так уже ясно. И это было выше моего понимания.
Поэтому не стоило удивляться, когда парень продолжил задавать один и тот же вопрос, на который я абсолютно не хотела отвечать.
— Так почему, Жасмин? — Иван сделал паузу, давая словам отложиться в моем сознании. — По какой причине ты любишь их всех одинаково?
Мне была ненавистна ложь, потому что как только ты решался солгать, враньё начинало съедать тебя изнутри, приходилось постоянно помнить об обмане и контролировать свои слова… Зная, что рано или поздно твоя ложь причинит кому-то боль. Возможно, я была тряпкой, но все же рискнула сказать Ивану правду.
— Потому что в каждом из них есть и хорошее, и плохое. Я не пытаюсь использовать их недостатки против них самих, — объяснила я ему вынужденно, сама того не желая. Определенно не желая. Чем так плоха была правда, кроме того, что из-за неё у меня внутри все ужасно болело.
Я посмотрела на Ивана, прежде чем продолжить, потому что не хотела, чтобы он подумал, будто я смущена. Мне не хотелось, чтобы мои слова казались чем-то важным. В противном случае, он воспринял бы все именно так, а я определенно этого не желала. Поэтому продолжила.
— Мне хочется, чтобы моя семья знала, что я люблю их такими, какие они есть. И не желаю, чтобы кто-то из них чувствовал себя плохо, думая, что моя симпатия принадлежит кому-то одному.