Сзади некоторое время слышны были выстрелы. Затем они стихли.
Выждав с полчаса, он пошел по лесу, а потом выбрался на дорогу. Расстрелянная колонна оказалась за выступом леса — отсюда трупы не были видны.
— Хлоя! — закричал он.
Громко кричать было страшно, но все же он решился позвать еще раз:
— Хлоя!!
— Я здесь! — долетел ответ.
Грым увидел отделившуюся от линии деревьев фигурку — Хлоя вышла на дорогу шагах в ста впереди. Грым пошел ей навстречу, жмурясь от бьющего в глаза солнца.
Он уже открыл рот, собираясь заговорить о недавнем кошмаре, когда выяснилось, что кошмар и не думал кончаться.
За спиной Хлои мелькнула прозрачная тень. Потом в пустоте образовалась треугольная дыра, от которой протянулся вниз сужающийся трап. В дыре появился дискурсмонгер в коричневой рясе — он сошел вниз, и, прежде чем Хлоя заметила его, сгреб ее в охапку и швырнул внутрь черного треугольника.
Грым бросился за ним, но дискурсмонгер уже поднимался по трапу. Грым успел схватить его за ногу — но потерял равновесие и почти упал.
Дискурсмонгер поглядел себе под ноги.
Солнце озарило его раскиданные по плечам волосы, и на миг Грыму показалось, что на него смотрит какой-то солнечный бог, сошедший с небес на землю. А потом солнечный бог высвободил стопу, поднял ее — и спихнул Грыма в пыль своей сладко пахнущей сандалией.
То есть это были просто потрясающие кадры. Одна серия для вечности — с солнцем, бьющим прямо в камеру над строем воинов с пиками. А вторая, уже без всяких выкрутасов — для новостей.
Я снимал одновременно на все носители, и теперь у меня была почти минута на храмовом целлулоиде, где в одном фрейме был виден развалившийся в моторенвагене Рван Дюрекс со своей убогой резиновой женщиной (даже не анимированная, и кожа из самого дешевого биопластика), дикого вида бородатые воины с занесенным оружием и стоящие перед ними детки, причем особенно хорошо получилась Хлоя, потому что она все время моргала своими огромными глазами, пытаясь зареветь, но у нее никак не получалось, и выглядело это так, словно ей и вправду непонятно, где она и что происходит. Ее оркская раскраска была очень кстати — эти зигзаги на лбу входят в моду и у нашей молодежи. Поможет с эмпатией, ясно любому сомелье.
Кстати пришлись и оркские бородачи.
У орков есть два вида элитной гвардии — отряды, которые должны строиться по правую и левую руку от кагана, «правозащитники» и «ганджуберсерки» («лево-защитниками» их не называют, потому что эта сторона считается у орков нечистой). В боевом смысле они примерно равноценны, но из-за своих трубок, бород и дредов ганджуберсерки гораздо лучше смотрятся на маниту. Мне повезло, что разбираться с детками стали именно они — правозащитники носят длинные черные плащи со спастикой и больше похожи на попов, чем на солдат.
Грым тоже попал в кадр, к чему я совсем не стремился. Но было секунд пятнадцать, где Хлоя шлепала ресницами одна — рядом с зазубренным наконечником копья, с чуть размытым каганом на заднем плане. Грыма теперь могли вырезать, а могли и оставить в кадре в расчете на гей-аудиторию, он был вполне симпатичный. Но такие вопросы решаю не я.
И тут на арену выскочил этот клоун Бернар-Анри, про которого я, если честно, совсем забыл — и принялся отрабатывать свой номер. Таким обдолбанным я его еще никогда не видел, но пришлось снимать — это все-таки моя работа. В общем, пообнимался он с оркским юношеством, погрозил кулаком солдатам, и тут бы ему в самый раз убраться с дороги. Все бы кончилось чисто — каган ведь не дурак и понимает, что к чему. Но болван перегнул палку, и мне пришлось стрелять.
Я терпеть не могу работать в таких условиях — это как слону танцевать в посудной лавке. Мне ни в коем случае нельзя было попасть в кагана или в эту оркскую парочку, уже зафиксированную на храмовой пленке. В Бернара-Анри, понятно, тоже нельзя было стрелять, хотя мне почти хотелось. Между ним и каганом оставался узкий просвет, по которому я мог работать из своих пушек, и не было, естественно, никакой гарантии относительно рикошетов, проходивших опасно близко к автомобилю.
— Уйди с директрисы, кретин! — закричал я Бернару-Анри по связи.
Но тот словно не слышал — а может, просто отключил связь. Я уже думал, что положу кагана и потеряю работу — но спасла случайность.
Каган в это время тоже был на связи — и, хоть знал, что в него стрелять не должны, испугался. Как только началась пальба, он прижался к своей резиновой женщине. Вышло это у него непроизвольно, потому что он опытный человек и знает, как вести себя перед камерой. Но получилось смешно.
А дальше оказалось еще смешнее.
«Директрисой» на нашем профессиональном жаргоне называется коридор для пуль, который нельзя занимать членам съемочной группы. А каган, этот тупой орк, решил, что люди так называют резиновых женщин и он портит мне кадр. В результате он резво откинулся в сторону. И в самое время — один из рикошетов прошел точно сквозь его резиновую бабу, из которой во все стороны брызнула красная краска. Это сразу же сообщило внимательному зрителю очень многое об интимных вкусах кагана. Верх его моторенвагена стал подниматься, но было уже поздно.
Только тогда до Бернара-Анри дошло, что самое время убраться с дороги. Стража ощетинилась пиками, сомкнула кольцо вокруг закрывшегося моторенвагена, и процессия поползла дальше по дороге, прямо по трупам — чтобы не размыкать строй. Бернар-Анри все еще вздымал вверх свой посох, но я его уже не снимал. Поскольку на Бернара-Анри больше никто не нападал, стрелять у меня повода не было.
Когда орки прошли, оказалось, что на дороге не меньше сорока солдатских трупов. Они были черные, истоптанные подошвами и выглядели страшно — снимать это для новостей было ни к чему. Спасенных уже не было видно — они успели благополучно слинять.
Я поглядел на маниту и увидел, что система насчитала мне за эти пятнадцать минут полтора миллиона. Видимо, многое из снятого пришлось нашим сомелье весьма кстати. Если бы я так зарабатывал на каждом вылете, я мог бы купить себе внешнюю виллу в нижней полусфере, подумал я. Или вернул бы кредит за Каю всего через три года…
Бернар-Анри все еще стоял на обочине — видно, никак не мог прийти в себя от своих М-витаминов. Я вызвал его трейлер и решил дождаться, пока он в него залезет — все-таки до конца операции он был на моей ответственности. Ругать я его не стал, поскольку все кончилось удачно, а по военной традиции в таких случаях разбор полетов оставляют на потом. Но тут он решил поговорить со мной сам.
— Где девчонка? — спросил он хрипло.
— Откуда я знаю, — ответил я. — Я за ней не следил.
— Я с ней не закончил, — сказал он.
Тут уж я не выдержал — потому что отлично понимал, о чем он говорит на самом деле.
— Я сейчас из-за тебя чуть кагана не убил, кретин, — заорал я. — Я еще и твоих сучек должен пасти?
— Ты с кем говоришь, летающая задница? — заорал он в ответ. — Я Бернар-Анри Монтень Монтескье! А кретин был твой папа, что не кончил на пол…
И пошло, и поехало — пока прилетело его корыто, мы десять раз успели высказать, что думаем друг о друге, и даже немного больше. Потом он отправился ее искать, и вскоре сообщил, что девка нашлась — она пряталась в лесу. Он погрузил ее в трейлер и повез в Зеленую Зону — у него давно отработана технология. В этот раз его подруга имела шанс прожить дольше чем обычно — Бернар-Анри взял подряд на обустройство послевоенного мира и мог застрять внизу надолго.
Теперь я имел полное право поставить камеру на автопилот и парковку. Камера полетела домой, а я был свободен.
Как только я слез с боевых подушек и снял очки, Кая подняла на меня глаза и сказала:
— Мясник.
Я к этому времени уже забыл, что сам посадил ее у контрольного маниту следить за вылетом — поскольку стрельбы в моих планах не было. Кто же знал, что все так обернется. Девочка, конечно, увидела много нехорошего.
— Летающая задница, — повторила Кая злым голосом, — Зачем ты убил столько народу? Мне их жалко. Жирная скотина. Кровавый дебил. Я больше никогда не буду смотреть, как ты летаешь. Слышишь? Никогда!