Подходя ко второй хирургии, неожиданно стал единственным свидетелем ещё более потрясающей сценки. Вернее, свидетелей вокруг хватало, просто никто из них не замечал, что сценка-то именно потрясающая. Я и сам это понял не сразу. Три женщины в больничных халатиках стояли кружком под акацией и беседовали. Однако что-то в их беседе было не так. Я замедлил шаг насколько мог. И наконец сообразил. Все три говорили одновременно. Что никто никого не слушал – чепуха. Но тут даже не ждали, когда собеседница сделает паузу!
– Олжас Умерович, у вас ни разу не возникало ощущения, что вокруг одни боты? – горестно спросил я, присаживаясь на краешек стоматологического кресла.
Он внимательно на меня посмотрел.
– Что-нибудь случилось?
А я вдруг представил, как в его контактных линзах сначала бежит отшифровка моего вопроса: «Ал жаз (?) умер, а ВИЧ…» – после чего вспыхивает ни к чему не обязывающее: «Что-нибудь случилось?»
– Выписывают меня завтра, – сказал я. – Так что видеться теперь будем пореже.
– Да, это грустно, – признал он. – А почему вокруг одни боты?
– Олжас Умерович! Вы в курсе вообще, что автопилот не воспринимает членораздельной речи?
– А она членораздельна? – осторожно осведомился он.
– Ну, если на слух, то… пожалуй, да.
– Это только кажется, – успокоил он. – На слух! Думаешь, с тобой говорят членораздельно? Это ты их слышишь членораздельно! Какая-такая у них речь на самом деле, ты не знаешь. А бот – что бот? Бот – машина. Ему без разницы. Что слышит, то и пишет…
– Но это же ужасно!
– А что не ужасно? – меланхолически отозвалась глыба в белом халате. – Всё ужасно. Что ж теперь, застрелиться и не жить?
– Тоже выход… – уныло согласился я.
Он встревожился. Даже из-за стола восстал.
– Э! – предостерегающе произнёс он. – А вот этого не надо. Ты нам тут статистику не порть. Среди наших клиентов ещё ни одного самоубийцы не было… Коньяк будешь?
– Буду, – сказал я.
Как он ухитрялся при таких размерах передвигаться в крохотном своем кабинетике, ничего при этом не сворачивая и не обрушивая, до сих пор представляется мне загадкой. Олжас Умерович замкнул дверь, поставил на стол две рюмки, после чего взял со стеллажа колбу с прозрачно-коричневым содержимым. В содержимом проскакивали золотистые искорки.
– Разливной, – пояснил он. – С завода.
– С нашего?
– Зачем с нашего? Тираспольский «Квинт». Настоящий. Друзья контрабандой привозят.
И, похоже, не соврал. Коньячок оказался дивный. И рюмка солидная.
– Олжас Умерович, – начал я в тоске. – Вы серьёзно полагаете, что смысл речи больше зависит от того, кто…
– Конечно! – вскричал он, даже не дав досказать. – Ты думаешь, зачем с тобой говорят? Чтобы тебя услышать? С тобой говорят, чтобы себя услышать! Не знал, да?
– Знал, но…
– Хэ! Знал! Тогда чего удивляешься?.. Обидно. Понимаю, обидно. Такой умный, такой глубокий – и на фиг никому не нужен! А бот – нужен. Потому что другим говорить даёт. В любом режиме!
– Но там же в распечатке белиберда прёт сплошная! – взвыл я. – Он же на белиберду отвечает!
– А ты на что отвечаешь?
Я запнулся, задумался. Вспомнил бывшую свою начальницу, вспомнил Цельного с его обидами на интеллигента Штопаного, вспомнил Эдит Назаровну, вспомнил трёх девиц под акацией. Белиберда… А ведь и впрямь белиберда. Да, вот с этой точки зрения я проблему как-то ещё не рассматривал.
Бессвязные мысли, изложенные с помощью связной речи, действительно запросто могут обмануть и прикинуться плодами разума. А бот, чисто механически дробя фразу, невольно этот обман разоблачает. Заставляет форму соответствовать содержанию.
Глядя на меня, Олжас Умерович крякнул.
– Стефана Цвейга читал?
– Читал.
– «Звёздные часы человечества»?
– Читал.
– Человек не может быть гениален двадцать четыре часа в сутки, – с укоризной напомнил он. – Ты чего от ближних хочешь? Чтобы они двадцать четыре часа в сутки думали?
– Да пять минут хотя бы! – огрызнулся я.
– Э-э… – сказал Олжас Умерович и налил по второй.
Весело. Всю жизнь пытался спрятаться, забиться куда-нибудь, спасаясь от окружающей бессмыслицы, и забился в итоге в самую её серёдку.
– Вот вырублю его на фиг… – пригрозил я в отчаянии – и выпил.
– Дело, конечно, твоё, – уклончиво отозвался оператор. – А зачем?
– То есть как зачем? – вспылил я, со стуком ставя пустую рюмку на откидной лоток возле подлокотника. – Я что, двадцать четыре часа в сутки должен читать этот бред сивой кобылы?
– Отключи.
– А толку? Вот зажжётся ответ. И буду я думать: на какую же это дурь он отвечает?..
– И ответ отключи.
Я моргнул.
– И что будет?..
Огромный Олжас Умерович сидел бочком на краешке своего рабочего стола и задумчиво поигрывал пустой рюмкой, казавшейся в его пальцах совсем крохотной.
– Ты уже сколько в режиме «подсказка»? – спросил он.
– Неделю… две…
Он поколебался, подумал.
– Да можно, наверное, – сообщил он непонятно кому. А потом уже мне персонально: – Пора артикулятор осваивать…
Я даже слегка обиделся.
– Что его осваивать? Освоил уже.
– Как ты его освоил?
– Ну вот… хожу улыбаюсь…
– Дай сюда, – приказал кочевник в белом халате.
Я послушно полез под пижаму, вынул из футляра на поясе металлическую коробочку и подал. Олжас Умерович принял её, перевернул. Не меняя позы, потрогал ногтем клавиатурку, потом поднял тяжёлые, как у Вия, веки и уставился на меня в упор.
– Губы расслабь…
Я расслабил.
– Дыр, бул, щил! – гортанно продекламировал он знаменитые строки скандального футуриста. – Убещур!
Произнесённое было явно рассчитано на полное непонимание. Немедля сработала улыбалка. Причём сработала она как-то странно: губы мои вместо того, чтобы раздвинуться, дёрнулись, шевельнулись.
– Оригинально… – прозвучал у меня в гортани знакомый голос.
Мой голос.
Олжас Умерович снова коснулся ногтем кнопки и посмотрел на меня выжидающе. Я уже не сидел, я стоял возле стоматологического кресла, ошеломлённо держась за горло.
– То есть…
– То есть можно переходить на полный автомат, – со скучающим видом заверил он. – Выкинь всё из головы, пусть он сам за тебя отвечает. Садись, чего стал?
Я сел, пытаясь собраться с мыслями.
– Но… я же всё равно буду слышать, что мне говорят!
Толстым, как мой средний палец, мизинцем он указал на своё массивное ухо.
– А динамики зачем? Нейтрализуй.
– Нет, но… Собеседника, допустим, нейтрализую. А себя?
– И себя нейтрализуй. Себя как раз проще всего. Тембр – знакомый.
– Но видеть-то – всё равно буду! – заорал я. – Ещё не дай бог, по губам читать начну!
Он пожал необъятными своими плечищами. Где, интересно, на него такой халат шили?
– Задай непрозрачный фон, – невозмутимо посоветовал он.
Предложение прозвучало в достаточной мере дико.
– То есть оглохни и ослепни, – возмущённо подытожил я. – И что мне тогда делать?
– А что хочешь, – с ленцой отвечал Олжас Умерович. – Хочешь – фильм смотри, хочешь – музыку слушай. Хочешь – читай.
Глава седьмая
Из больницы я выписывался уже на автомате. Точнее – на автоответчике. Никаких надписей перед глазами, а с персоналом и собратьями по переломам за меня прощался вживленный в гортань динамик. Фон я оставил прозрачным, да и звуки решил пока не гасить. Поэтому смею лично заверить, что все банальности, все освящённые традицией словеса были произнесены и с той, и с другой стороны.