— Ладно, оставайтесь в моей каморке. Сыпного тифа не боюсь: болел в девятнадцатом… Барышне — койка, кавалеру — стол. А сам я где-нибудь устроюсь…
Съезд открылся в большом каменном доме купце Гершевича. Представитель уездного комитета партии большевиков приветствовал делегатов, назвал их кузнецами своего счастья и закончил речь словами:
— Шагай вперед, комсомолия!
Полтора часа слушали доклад: «Текущий момент и задачи комсомола в условиях Дальневосточной республики». Секретарь укома говорил о положении на фронтах, о разрухе и голоде, о бандитах и мешочниках-спекулянтах, о каверзах эсеров и меньшевиков, о возникающих повсюду комсомольских ячейках, о воскресниках и митингах, о винтовках и книгах.
На стол президиума упала свернутая в виде птички бумажка. Председатель остановил докладчика, громко прочитал записку: «Почему у секретаря укома хорошая шуба? Значит, он буржуй. Зачем распоряжается в комсомоле?»
Давно не топленная купеческая гостиная еще не на грелась. То в одном, то в другом углу делегаты покашливали, и тогда в холодном воздухе появлялись клубочки пара. Секретарь медленно провел рукой по волосам, оглядывая сидящих перед ним юношей и девушек. Ему показалось, что не только записка, но и строгие взгляды всех присутствующих спрашивают, откуда взялась такая шуба…
— Трофейная у меня борчатка, товарищи! Еще года не прошло с тех пор… Брали мы одну деревушку на берегу Селенги. Погнался я за каппелевским офицериком, он в меня пальнул из маузера, да промазал. Я его настиг и клинком по башке шарахнул…
— Признать правильным! — зычно крикнул Митя Мокин.
— Ну, как? — спросил председатель делегатов.
— Ясно! — загудел съезд.
Доклад продолжался…
Вечером делегаты поели пшенной каши и пошли в театр. Приезжие артисты показывали отрывки из оперы «Фауст». Митя скучал, ему не нравилось, что на сцене пели долго и непонятно, к тому же его донимали вши, и нельзя было сидеть спокойно. Он шепнул что-то Анне. Вместе вышли из зала.
Больше часа бродили по темным улицам городка. Усталые вернулись в комендантскую каморку… Митя спал на столе. Среди ночи его разбудил тревожный крик Анны:
— Берегись, берегись!
— Что с тобой? — испуганно спросил Митя.
Анне приснилось, что предревкома Герасим выписался из больницы, идет по улице Осиновки, а с церковной колокольни в него целится из карабина лавочник Петухов…
— Спи, Аннушка!
Сам не зная, как вырвалось это слово, Митя снова уснул, а в ушах молодой учительницы все еще звучало: «Аннушка». Так нежно называла ее только мать. Анна лежала с открытыми глазами, прислушивалась к ровному дыханию спящего товарища. Плохо ему: в головах смятая шапка, укрылся худенькой шинелькой, сам скорчился — стол был короткий. Анна поднялась с койки, подошла к Мите, набросила на него суконное солдатское одеяло. Все это видела в окно сторожившая город луна…
Обратно ехали в холодном, но пассажирском вагоне четвертого класса. Тут хоть ветра не было и то хорошо. Делегаты везли домой отпечатанные на папиросной бумаге решения съезда и по две брошюры Ленина.
На разъезде Анна сошла с поезда, Митя проводил ее до водокачки. На занесенной снегом дороге Анна обернулась, помахала белой варежкой.
— До свиданья, Аннушка! — крикнул Митя.
Во всех классах шли уроки. В пустом коридоре тикали большие настенные часы да в углу, где стояла бочка с кипяченой водой, из крана в ведро с помятым боком шлепались крупные капли. Крашеный табурет, на котором всегда сидел у окна школьный сторож, пустовал. Оставив на подоконнике медный колокольчик, старик отправился во двор колоть дрова…
Пронька и Кузя без стука прикрыли за собой дверь, огляделись по сторонам. Сразу оба заметили вывешенное рядом с картой Азии объявление: соучраб приглашает на новогодний бал, будут игры и танцы до двух часов ночи. Ребята на цыпочках прошли в раздевалку, оставили там одежду и так же бесшумно вернулись в коридор. Они решили над картой и объявлением прикрепить принесенный ими лозунг. Вчерашний вечер они потратили на то, чтобы найти старые газеты, нарезать их полосами, склеить в двух местах горячей картошкой. Потом химическими чернилами крупно по всей ленте написали два слова. Сегодня утром парнишки расстроились: газетные листы расклеились. Выручил Ленька Индеец, он утащил у матери столовую ложку ржаной муки, и ребята заварили клейстер. Теперь лозунг не развалится на части. Кузя поднес к карте табурет, взял в зубы несколько старых гвоздиков, достал из кармана штанов небольшой камень.