Был еще случай… Как-то посетил поселок высокий жандармский чин из Читы. Провожая его, местные купцы вынесли к поезду несколько огромных корзин грибов и ягод. Важный гость замахал руками. «Куда мне столько? Не надо, господа!» Матрос, стоявший в толпе зевак, крикнул: «Кушайте, ваше благородие, у нас этого барахла хватит!»
Матрос уже много лет был кладбищенским сторожем. Церковный совет долго не соглашался принимать его, но все-таки принял, потому что на эту должность никто не хотел идти.
Глава девятая
На кладбище
Лодка обогнула кладбищенский косогор и причалила к низкому берегу, поросшему молодым тальником. Хохряков бросил острогу на дно лодки, присел на лавочку прикурить.
— Гляди, старина, какая луна гуляет… Белая, чистая, будто сейчас из бани вышла…
Поблизости зашуршала прибрежная галька. Можно было угадать, что идут двое. Вот они подошли и «коза» осветила их. Один — сухопарый мужчина в брезентовом плаще, стоптанных сапогах и железнодорожной фуражке. Он сразу уставился на огонь в одну точку, не взглянув на приехавших в лодке. Должно быть, какая-то мысль не давала ему покоя. Второй был высокий и статный, вся его мощная фигура дышала огромной физической силой. У него была широкая борода, густые, сросшиеся брови и большой нос, весь он походил на героя из страшной сказки. Несмотря на осеннюю, еще теплую пору, на нем были подшитые валенки, полушубок с дырой на боку и шапка-ушанка, у которой загнутые, незавязанные уши торчали рогами.
— Как улов? — спросил носатый старик, ставя на землю незажженный фонарь.
— На уху хватит! — ответил Хохряков.
Он бросил в воду окурок, взял с носу лодки сверток и, став на борт, спрыгнул на берег.
— Вот тоже рыбак, — старик кивнул на человека в плаще. — Возьмите его в компанию!
Хохряков подал обоим руку.
— Садись в лодку! — сказал он сухопарому. — А я тут с Матросом останусь…
Храпчук шестом оттолкнулся от берега.
— Жди меня, Никифор, на песчаном мысе!
Лодка шла к противоположному берегу. Работая шестом, Храпчук заговорил с пассажиром.
— Выходит, неудачно ты порыбачил. Расставил сети, хотел белой рыбы поймать, да не вышло!
— Выходит так, — нехотя отозвался человек в плаще.
— Я бы на твоем месте так же поступил, руки чешутся, но, говорят, рано. И поодиночке ни к чему, сообща надо…
Пассажир молчал, погрузив руку в холодную воду. По маленькому и худому лицу было видно, что тревожные думы одолевали его. Храпчук спросил:
— Стало быть, ты целый день в алтаре сидел, один на один с богом разговаривал?
— Стало быть, так! — глухо ответил сухопарый.
— Вот что уважаемый!.. Сейчас пойдешь прямо до Гореловского хутора, а там по дороге — в вершину пади. Юрту Цыдыпа Гармаева ты знаешь, ему все известно, он спрячет. Когда в кедровник уходить — сообщим. Шибко-то людям не показывайся…
Лодка ткнулась носом в мягкий песок. Человек в плаще поднялся.
— Ну, прощайте!
— Ты, Капустин, о семье не беспокойся, мы ее на той неделе в Осиновку переправим. Счастливо тебе!..
Хохряков и Матрос прошли немного среди кустов вдоль берега, потом свернули на косогор и стали подниматься по неглубокому оврагу. Ступая по песку и опавшим листьям, Хохряков спросил:
— Место-то хорошее приготовил? Сам понимаешь, какую святыню временно хороним…
— Могила дорогая. Я под одного купца подкопался!
Матрос остановился, засветил фонарь и снова пошел впереди. Около железной оградки, окруженной молодыми тополями, они остановились. Старик открыл дверку.
— Здесь!
Посредине оградки возвышался холм с высеченным из камня крестом. В гранитную глыбу была вделана чугунная надгробная плита. «На Петровском заводе отливали», — подумал Хохряков. Он взял у Матроса фонарь, нагнулся над плитой, сдул с нее пожухлые листья тополя.