— Неужели ты можешь мне что-то предложить? — начала я как можно вежливее, при этом очень надеясь на то, что за этим не последует очередная тирада о крутости и знаменитости Берестова.
— Смотря, что ты хочешь и на что ты способна, — неопределенно ответил парень, косясь в мою сторону. Я только вздохнула с облегчением. Значит, и правда, не безнадежен.
— Что я хочу? Наверное, чтобы меня услышали. Без этих шумных оваций, чтения стихов со сцены, бесконечных сборников на полках магазинах. Просто донести часть моей души, моего отношения к жизни до простого человека.
— Без чтений на сцене и сборников? — удивился парень, — Не смеши меня, Вишня. Любой человек мечтает о славе, признании, деньгах. Только не притворяйся ангелом, едва спустившимся на землю.
— Да деньги меня не волнуют, — абсолютно откровенно ответила я, — Чего-чего, а этого добра в моей жизни столько, сколько надо. Мне не нужны миллионы долларов за контракты со знаменитыми издательствами, роскошные коттеджи, машины и так далее. Слава. Ну, если когда-нибудь я буду ехать в транспорте и услышу разговор о моей книге или увижу у кого-то томик моих стихов, что ж, было бы не плохо.
— Или так, — не выдержала Аринка, — Вишня болтает с кем-то из знакомых. Ей говорят: "Тут я такие стихи вычитала!" — и начинают цитировать что-нибудь ее. А она так ненавязчиво: "А это я написала. Это из раннего!".
Я едва не покатилась со смеху, когда Аринка приложив руку тыльной стороной ко лбу, томным голосом произнесла последнюю фразу. Да уж, единственное, в чем была не права подруга, так это в подражании моей интонации.
— И все? — Берестов скептически усмехнулся.
— Да, все. Я не хочу узнавания на улицах, автографов и всего того, что полностью искореняет талант и делает его рабом рыночных отношений. Талант нельзя заставлять работать на себя. Делать его предметом продажи. Выпустить небольшой сборник, пожалуйста. Но не корпеть ночами над толстыми книгами ради того, чтобы заработать на жизнь. Бездушие, ограничение во времени, гонка за капиталом убивают самое главное зерно дарования — душу. Душа становиться механической прялкой, а не руками мастерицы, которая с любовью вышивает платок любимому…
— Понеслось, — вздохнула Аринка. Я пропустила ее замечание мимо ушей, да и Берестов, похоже, тоже. Он только обернулся ко мне, внимательно рассматривая мое лицо, словно пытаясь найти в нем что-то новое. Я даже не выдержала:
— Что? Надеюсь, у меня уши не стали острее, а во рту лишних зубов не прибавилось? Нет? Странно, ты так на меня внимательно смотришь, словно в первый раз видишь.
— Второй, — поправил музыкант, — Я даже имени твоего настоящего не знаю. Ни кто ты, ни откуда ты. Я не слышал ни одного твоего стиха, но уже чувствую, что в тебе это самое зерно есть.
— Я, кстати, твоего имени то же не знаю.
— Это я виновата, — призналась Аринка, — значит, знакомьтесь: Константин Берестов, Вероника Сомнева.
Мы с Берестовым протянули друг другу руки, практически одновременно произнеся:
— Очень приятно, — и мне действительно стало приятно, и не только потому, что прямо за поворотом возвышалось здание ресторана "Красный закат".
Полутемный зал, освещенный только розоватым светом уютных ламп на столиках мог навеять романтическое настроение даже на бездушные камни. Я же почувствовала себя настолько хорошо, словно не первый раз сюда зашла. После шума толпы в ночном клубе убаюкивающая мелодия казалась спасением от всех бедствий. Берестов галантно отодвинул мне стул, потом то же проделал со стулом подруги. Я уселась, по привычке кладя руки на стол и пытаясь подсесть ближе. Мебель с грохотом и скрипом проехалась по блестящему полу, и я в ужасе обернулась. К счастью, никто не заметил или не захотел замечать моего вмешательства в тишину "Красного заката". Аринка хмыкнула, легким движение пододвигая стул к столику. Локти ее изящно оперлись о столешницу, спина выпрямилась и даже в лице появилась какая-то светская отметина высшего общества. Константин осторожно присел на краешек стула, комкая салфетку и не решаясь даже взять в руки меню. Молчание затягивалось, так что выручать ситуацию пришлось мне:
— Думаю, что надо начать с ознакомления моим творчеством, если никто не возражает, — парень кивнул, Аринка даже бровью не повела, прячась за обтянутой кожей папкой. Правда, судя по доносившимся оттуда звукам, подруга не только изучала блюда, но и с искренней радостью просматривала цены. Что-что, а мстить она умела. Это меня называли милым ребенком за мою вечную неспособность врать, мстить и портить народу жизнь. Не потому что я была хорошей, просто обычно смелости на подлость не хватало. Ко всему прочему у меня давно был принцип, что все плохие люди — дураки, а на дураков, как известно, не обижаются. А вот про Аришку такого даже в бреду не могу ляпнуть. Может быть, именно поэтому я так прикипела к ней, словно принимая в качестве щита. И девушка никогда меня не подводила, вечно отдуваясь за двоих, утирая мне сопли и слезы или наказывая наших неприятелей. За это мне приходилось терпеть ее хронические эмоциональные взрывы, иногда доходившие до легкого рукоприкладства и хлопанья дверьми.
— Да, — отрешенно произнес Берестов, наконец, включаясь в диалог, — Я бы хотел послушать, что тебе самой нравиться.
— Буду выглядеть не скромной, но мне нравиться почти все, что мной сделано. Есть некоторые вещи, которые вышли плохими или же я так долго над ними мучалась, что теперь недолюбливаю. Но основную массу стихов я люблю. Это все-таки я, а себя любить надо, это необходимо. Самоуважение и любовь к себе прежде всего нужны, чтобы любить других, — я медленно осматривала глазами огромный зал, людей, сидящих за столиками. Тени и свет создавали причудливые маски на их лицах, словно здесь сидели не люди, а добрые феи и волшебники. Круглые столы с фигурными ножками, застеленные скатертями цвета слоновой кости с кремовым рисунком. Мраморный, отражающий розовые блики, пол. Казалось, что сам воздух наполнился не запахом куриных ножек и соусов, а легкой дымкой хорошего кофе и сладких специй. Почти ощутимая атмосфера неторопливости обступила со всех сторон, живым официантов встав за спинкой кресла. Я перевела взгляд на Берестова. Задумчивая пелена его глаз постепенно рассеивалась. Теперь музыкант смотрел на меня с полуулыбкой ожидания чуда, ну, или хотя бы бесплатного зрелища. На ум не приходило ничего подходящего к сложившейся атмосфере. Первые строчки поймались на крючок моего настроения, и я уже тащила их из воды слов, как тащат большущую рыбину. Губы разомкнулись сами собой, и меня понесло по волнам рифмы. Я поняла это, только прочитав первый куплет:
Фонари, несущие зарю, разыграли на лице улыбку,
Не беда, я снова повторю, все слова сошью одною ниткой.
Этот зал не душный, а живой. Дымкою мелодии чуть слышной
Как твоя изящная ладонь он укроет тень разлуки лишней.
Аринка выглянула из-за меню, удивленно глядя в мою сторону. Я уловила выражение ее лица, стараясь не отвлекаться на него. Свой собственный голос казался осипшим, в горле появилась какая-то пробка, не дающая словам нормально выходить. А они все толпились, стараясь как можно быстрее родиться в новое стихотворение. Запоздавшая мысль о том, что надо было его записать, мелькнула и тут же пропала. В любом случае, сейчас это было не столь важным.
В этот час я мимо не пройду заплутавшим где-то в мире взглядом,
Этот зал мой стул, как западню, отодвинет для чего-то рядом.
Шепот теплый тоненький бокал мне вином наполнит первосортным.
Сколько песен свет мне напевал, но пропала с первого аккорда.
Шоколадной краской по стенам, горьким, черным шоколадом свежим,
Нарисует мне портреты зал, сквозь окошки с бликами надежды.
Фонари, хозяева ночи, залетели бабочкой под крыши.
Этот зал с улыбкою молчит, и со мною в проигрышах дышит.
— Вишня, ты мне этот стих читать не давала, — оторопело произнесла подруга, как только я кончила декламировать. Константин приподнял одну бровь, с какой-то грустью косясь то в мою, то в ее сторону. Краем глаза я увидела, что он уже успел занять все сидение. Спина его немного сутулилась, но с каждым мгновением эта сутулость исчезала, словно с парня снимали огромную тяжесть.