Убыль работных людей возобновлялась новыми — их пригоняли как скот. Летом ещё было терпимо. Но зябкая промозглая осень и суровая зима косили людей.
— Убью! — надрывался царь, наступая на ландрата Финогена Букина. — Отвечай, где народ?! На Канатной верфи едва дюжина плотников мается.
Пётр возвышался над щуплым Финогеном двумя головами. Он уж было ухватил его за ворот и стал душить. И задушил бы, кабы не Головин с Меншиковым — с трудом разжали руки. Пётр рычал, всё ещё не угомонясь: хватка его была мёртвой, и двоим с трудом удалось разжать руки.
На губах Петра выступила пена — царя настигала падучая.
— Государь, опомнись! Живая ведь душа! Да и вины его нету.
Пётр отшатнулся и тяжело опустился на лавку. Опоминался с трудом: болезнь исподволь, тишком грызла его.
— Нашли помора? — спросил он, всё ещё тяжело дыша.
— Нашли, государь, нашли. Весь путь скрозь прошёл. Говорит: из Онеги в Ладогу реками и озёрами сколь раз проходил. Один и с артелью. Сухого-де пути совсем мало. Волоком осилите.
— Добро. Неделя сроку, и чтоб все были готовы. И полки, и яхта.
И началось небывалое. Четыре тысячи солдат да две яхты проложили «Осудареву дорогу» из Онежской губы в устье Невы, туда, где вскоре будет заложена новая столица — Петербург, Санкт-Питербурх, где реками и озёрами, где посуху, таща яхты волоком. Спустя столетия здесь проляжет канал, названный Беломоро-Балтийским.
Слух опережал шествие. Выгореция всполошилась. Андрей как мог охолаживал людей.
— Мимо нас проплывёт государь. От Нюхчи к Повенцу. Я встречь ему пойду. Отведу беду, да и бывать ли беде? Не верю...
В Повенце, на берегу великого озера Онеги, встретились Пётр, Геннин и Андрей Денисов с Данилой Викуловым и Петром Прокопьевым.
— Вот, государь, сии расколоучители из города Данилова. Служат заводам верой и правдой.
— А ну перекрестись, — хохотнул Пётр и дёрнул Андрея за рукав.
Андрей перекрестился. И остальные тоже — под насмешливым взглядом царя.
— Добре крестишься. Всё я про вас слыхал. Коли доброчестно служите — живите. Не опасайтесь. Виллем вас оборонит, ежели что.
И с тем вышел, чтобы продолжить свой путь.
Глава восемнадцатая
ЖЕЛЕЗО ЖЕЛЕЗО ОСТРИТ...
Железо железо острит, и человек изощряет
взгляд друга своего... Не покидай друга твоего,
и друга отца твоего, и в дом брата твоего
не ходи в день несчастия твоего; лучше сосед
вблизи, нежели брат вдали. Кто громко хвалит
друга своего с раннего утра, того
сочтут за злословящего...
Должно всеми силами благодарить Бога,
но надеясь на мир, не ослабевать в военном деле,
дабы не иметь жребия монархии Греческой (Византии. — Р.Г.)...
Карлу, сыну Карла XI, только-только исполнилось восемнадцать лет, мальчишество из него не вышло и, похоже, не собиралось выходить. От отца унаследовал он сильнейшую в Европе армию и таковой же флот, но был далёк от его разумности, а потому исполнен воинственных замыслов.
Шведы побаивались своего короля. Он мог с толпою молодых повес совершить налёт на лавку почтенного купца и разнести её вдребезги. В лучшем случае пострадавший отделывался синяками да шишками и небольшой денежной компенсацией.
Та же толпа на конях лихо врывалась на рынок, размахивая шпагами. Продавцы и покупатели в страхе разбегались кто куда, а лотки с товарами оказывались на земле.
— Эгей! — вопили возбуждённые озорники. — Берегись! Уноси ноги!
Карл на своём гнедом жеребце картинно восседал посреди разгрома, мановением шпаги указывая на места бесчиния. И, довершив разгром, конные молодцы удалялись восвояси под предводительством своего короля.
Управы, узды не было. Седобородые ратманы пробовали было увещевать Карла именем покойного отца, но он только смеялся в ответ. Риксдаг перестал собираться: к чему? Ещё чего доброго неукротимый король, а лучше сказать королёк, выкинет что-либо на потеху своей братии.
Однажды-таки выкинул. Утром, когда почтенные ратманы восседали за столом, обсуждая, как должно ответить на претензии царя Петра, требовавшего удовлетворения на нанесённые ему лично в Риге оскорбления тамошним генерал-губернатором, как вдруг массивные двери растворились и по залу кубарем понёсся матёрый заяц-русак.