Характер таков — спокойный, рассудительный, трезвый, да, трезвый. Не любил рисковать, любил взвешивать. План кампании в основном начертал Пётр, остальные ему подыгрывали. В нём всё уживалось: азарт, фантазия, расчёт и безрассудность. А коли постановили с общего согласия, отменять было нельзя.
Отчего Нарва? Была ли она ключом, отворявшим шведские ворота? Бог весть...
Но вот обоз тронулся из Москвы. Было в нём сверх 10 тысяч телег, растянулся он на версты. Везли 12 тысяч пудов пороху, 11 тысяч пудов свинца и ядер, более 11 тысяч пудов бомб, 11 с половиною тысяч ручных гранат. А ведь ещё провиант, ещё конский харч, ещё... Было чего ещё.
С коня пересел в карету — пылища, вздымаемая обозом, не оседала. В карете трясло, но не было пыли, не залепляло нос и уши, не садилось на глаза.
В карете ехали Пётр Шафиров и генерал Адам Адамович Вейде, нравившийся Головину своей спокойной рассудительностью, — немец в русской службе.
— Как думаешь, Адам Адамыч, побьём мы шведа? — спросил Головин для того только, чтобы начать разговор.
— Сильно опасаюсь Карла. Он горяч и безрассуден. А такой на всё способен, — отвечал Вейде на плохом русском языке.
— Наш государь тоже горяч, но, по счастию, не безрассуден. Артиллерии у нас довольно: близ двухсот стволов.
— Карл способен на неожиданный манёвр, вот в чём его опасность. У него природное чутьё полководца. С таким надо родиться. — Вейде был настроен чересчур трезво для генерала, которому предстоит вести в сражение полки.
— Положим, мы тоже не лыком шиты, — улыбнулся Головин. — Можем разгадать все его хитрости.
— В том-то и дело, что его решения столь неожиданны и хитроумны — на разгадку времени не остаётся. Откуда что берётся, — не скрывая своего удивления, пробормотал Вейде, — ведь малшик, совершенный малшик.
— Наш государь тоже молод, но умом зрел. Умеет глядеть вперёд как никто и открывать то, что другим неведомо и закрыто.
— Согласен, но Карл на десять годов его моложе, это что-нибудь да значит.
...Много дней полз обоз. Огромный табор наконец расположился под стенами Пскова на днёвку.
Дивная картина открылась с берега Псковы-реки. Словно шлемы богатырей, сияли над грозно ощетинившимися башнями неоглядной стены купола церквей, простёрших в небо золочёные кресты, словно в остережение подступающему врагу.
— Гляди, гляди! — восклицал Пётр, обращаясь к Головину и генералам. — Экая красота и могущество! А башен сколь!
Князь Репнин, много бывавший в Пскове, а потому знавший его, можно сказать, наизусть, пояснил:
— Одних башен, государь милостивый, тридцать девять, стена — она на много вёрст тянется. Три сотни лет лепили сию крепость с детинцем. Упасала она от шведа и иного ворога. Псков да Новгород — два столпа наших на западном рубеже, стойко держат оборону. Как вольность потеряли, так и оборотились к Руси ликом, а башнями своими в сторону ворога.
— Новгород-то не столь защищён, — бросил Пётр. — Отсель пойдём к нему, а от него под Нарву.
Посланник Августа Ланген, сопровождавший русское войско, оторопел. Он никак не думал, что целью похода является Нарва. На Нарву у его повелителя были свои виды. Цель же похода дотоле держалась в секрете, и только сейчас царь обмолвился. Нарву, как оказалось, саксонцы берегли для себя, не обмолвившись о том ни разу. О том, что это был некогда славянский Ругодив, Август не имел представления.
Ланген находился в регулярных сношениях с Паткулем. Узнав о том, что Пётр объявил наконец войну Швеции, тот обрадовался. Однако написал Лангену, беспокоясь: «Вопрос в том, куда обратит царь своё оружие? Вы знаете хорошо, как хлопотали мы о том, чтоб отвратить его от Нарвы, мы руководствовались при этом важными соображениями, между которыми глав ное, что не в наших выгодах допустить царя в сердце Ливонии, позволив ему взять Нарву. В Нарве он получит такое место, откуда может захватить Ревель, Дерпт и Пернау прежде, чем узнают об этом в Варшаве, а потом покорить Ригу и всю Ливонию. Поневоле станешь бояться, имея дело с таким государем, вспомнив об его силах и о всех его движениях, которые вы очень хорошо проникли, как видно из вашего донесения королю. Наконец, благоразумие требует, чтобы взять все возможные меры предосторожности, чтоб Ливония не зависела от произвола этого могущественного друга и союзника королевского. С другой стороны, не должно забывать, что мы слабы, что нам необходимы помощь царя и его дружба, если мы хотим что-нибудь сделать, и что мы нанесём немалый удар Швеции, когда она так рано потеряет Нарву. Вот почему нам нельзя очень торговаться с царём из опасения, чтоб не раздражить его, и я думаю, что не надобно спорить с ним о Нарве. Побуждайте царя, чтоб республика Польская также объявила войну Швеции... Внушайте ему, что приобретение Ингрии и Карелии, утверждение на берегу Балтийского моря сторицею вознаградят его за уступку».