«Скорей всего надо прибиваться к польской стороне, — рассуждал Мазепа. — Королевская власть прочна, стабильна; тех, кто укрывается за её спиной, она не выдаст, оборонит. Однако пока и царь Пётр явил всем свою непреклонность и свою воинственность. Надобно обождать, когда у царя явится сильный враг».
И Мазепа то и дело поглядывал в сторону Швеции, не забывая о польском короле.
Ему было неведомо, что об его пересылках, хотя и весьма тайных, с Польшею стало известно российскому резиденту в Варшаве стольнику Алексею Васильевичу Никитину. Доносил в Москву, что публично славили государя в связи со взятием Азова, «... а на сердце не то. Слышал я, — писал он, — от многих людей, что они хотят непременно с Крымом соединиться и берегут себе татар на оборону; из Крыму к ним есть присылки, чтоб они Москве не верили: когда Москва повоюет Крым, то и Польшу не оставит. А к гетману Ивану Степановичу Мазепе беспрестанные от поляков подсылки».
О подсылках тех он и сам, упреждая доносы, извещал. Мол, Орда, видя в нём неприятеля своего, беспрестанно приманивает, сулит всякие сокровища, а казакам волю грабить российские города и брать ясырь — живой товар, коим торговать на невольничьих рынках, вплоть до самого Царьграда. Всё едино: христианин ли, мусульманин или жид — каждая голова денег стоит.
Горько думалось: зависть и злоба теснятся вкруг него. Завидуют его власти, его богатству, его имениям. Увёл дочь красавицу у Кочубея — завидуют и сему. Как всё это удержать, как сохранить? Думы становились всё мучительней, всё неотвязней. И всё явственней становилась убеждённость: защитить себя можно только став самовластным правителем. Сколь он ни взывал к Москве о заступлении, о защите — у неё был свой интерес, и только его она и держалась.
Не знал гетман, с какой стороны ожидать подвоха. Недруги его меж тем не дремали. Князь Борятинский, киевский воевода, через своего человека извещал резидента в Польше думного дьяка Никитина:
«У поляков намерение совершенное, чтоб Украину к себе превратить, и посылки у них к гетману Мазепе частые: так, нынешней весною приезжал к гетману от короля посланник вместе с греками, будто купец. Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки, при Обидовском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги казака. У казаков жалоба великая на гетмана, полковников и сотников, что для искоренения старых казаков прежние их вольности все отняли, обратили их себе в подданство, земли все по себе разобрали: из которого села прежде выходило на службу Козаков по полтораста, теперь выходит только человек по пяти или по шести. Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сердюцкие, надеясь на их верность... Гетман в нынешнем походе стоял полками порознь, опасаясь от казаков бунта; а если бы все полки были в одном месте, то у казаков было совершенное намерение старшину всю побить. Казаки говорят, что если б у них были старые вольности, то они бы одни Крым взяли, а если нынешнего гетмана и урядников-поляков не отменят, то не только что Крым брать, придётся быть в порабощении от Крыма и от Польши».
Никитин дал знать об этою великому государю. Однако царь извету не поверил и послал Мазепе список с допросных речей изветчика.
Отлегло от сердца. Гетман поторопился заверить Петра в своих верноподданнических чувствах, а заодно настучал на Палея: якшается-де он с поляками, новый король послал-де ему четыре тысячи золотых, дабы наймовал казаков в службу. Доглядывают за Палеем его, гетмана, люди и чуть что — будут доносить гетману, а он — великому государю. Пока же он с верными полками отправился под начало Шереметева воевать Ливонию.
«Возвратясь со службы вашей монаршеской, с границ ливонских, — жаловался он царю, — полковники со старшиною и товариществом стали на меня чинить великое между собою нарекание в роптание, хотя и за глаза, во-первых, за то, что понесли такие труды и в хозяйстве своём ущерб от дальнего походу, во-вторых, что за сено немало их товарищества побито и потоплено, оружие и кони на сенах отниманы... при отпуске взяли у них пушки полковые...» Жаловался он и на запорожцев, которых отпустил на службу к Шереметеву: шли лениво, чиня по дороге разбои и убийства православным людям. Управы никакой на них нет. Более того: войско Запорожское низовое числом до трёх тысяч, вняв призыву крымского хана, собралось идти воевать непокорную Ногайскую орду. Да и те, кто оставался, чинили грабёж и разорение людям, занятым выделкой селитры по берегам реки Самары. А тот селитряный промысел государству важен для выделки пороху...