— Швед озорует, государь. На путях подвоза чинит засады. Неровен час подступил к Питербургу, — оправдывался Меншиков.
— Нетто не отобьётесь?
— Отобьёмся! — тряхнул головой Меншиков. — Работных людей вооружим.
— А ружья-то достанет? — допытывался Пётр. Меншиков на мгновение смутился, но затем отвечал с прежней удалью: — Всего наберём.
А шведы и впрямь не могли смириться с потерею невских берегов. Темпераментный король Карл вышел из себя, узнав об успехах русских в Ливонии, и повелел во что бы то ни стало выбить их оттуда.
Шведский генерал Георг Майдель взялся исполнить повеление короля. Он был известен своею предприимчивостью и напористостью. Под его началом было около четырёх тысяч солдат. Он считал, что этого будет достаточно для овладения новопостроенной русской крепостью, утвердившейся на Заячьем острове. Месяц июнь тому благоприятствовал: установились белые ночи, и можно было совершить марш и ночью, когда противник безмятежно спал.
Переход длился четверо суток. От крепости Выборг, откуда начался марш, дорога вела по топким местам, звериными тропами. Лошади с чваканьем выдирали копыта, таща за собой дроги с пушками.
В пять утра скованный мёртвым сном гарнизон Петропавловской крепости был разбужен криками часовых: «Аларм! Аларм!» Тревога! Уже вовсю бухали пушки. Комендант Роман Вилимович Брюс, кое-как нахлобучив парик и опоясавшись шпагой, дабы предстать перед подчинёнными в полной форме, принимал донесения.
— Откудова напал неприятель?
— С Выборгу, господин комендант.
Махнув рукой, Брюс скорым шагом поспешил туда, где с палисада рявкали крепостные пушки. Перед ним со свистом шлёпнулось в грязь ядро, обдав его холодными брызгами. С трудом он взобрался наверх и глянул на лежавший внизу клочок суши.
Шведы подобрались совсем близко, но естественной преградой служила протока. Оттуда и били их пушки.
Это была полевая артиллерия, ущерб от неё был невелик. Вдобавок, судя по всему, пушек у шведов было немного.
— Напрасно стараются, — хмыкнул Брюс. — Мы против них сила.
Шведские драгуны, как видно, готовились к вылазке. Они появились из-за протоки, таща осадные лестницы.
— Фузеи заряжай! — скомандовал Брюс. — Пали!
Залп образовал прорехи в рядах бегущих. Передние замешкались, а затем, побросав лестницы, устремились вспять.
— Ну вот, вошли в разум, — бормотнул комендант. — Трави их гранатами, — приказал он ближнему фейерверку.
Бой продолжался не более часа. Следовало ждать вторичного приступа, но швед не решился.
— И охота была лезть, — произнёс удовлетворённый комендант. — Фортеция наша не из знатных, но взять её будет нелегко. А когда оденемся в камень, то и вовсе невозможно. — И с этими словами спустился с палисада и отправился к себе завтракать. Он посчитал, что заслужил этот завтрак.
Пётр, возвратившись из Олонца, коменданта одобрил:
— Сие было начало. Швед не устанет нас щупать, каковы мы тут, надолго ли. А мы — навсегда!
— А он, швед, сего не понимает, государь, — заметил Головин. — Он мнит, что мы тут гости и гостим до поры до времени, а потом-де вернём хозяевам их добро. И уйдём подобру-поздорову.
— Не дождётся! — отрубил Пётр и с тем отбыл в Нарву. Нарва представлялась ему апофеозом всей Ливонской кампании, торжеством российского оружия. Туда были званы иноземные послы ради престижу. Турецкому же послу в Нарве была дана прощальная аудиенция.
Мустафа-ага был вздорный петух. Он надувался и чванился, требовал себе великих почестей, всё ему было не так, не по чину: и карета, в которой его везли, и церемониал, который был предписан, и покои, которые ему были отведены.
— Пущай поглядит на Нарву, коль неприступна была эта крепость, а нам всё едино поддалась, — наказывал Пётр, — может, султан отступится от требований вернуть Азов и иные тамошние крепости.
— Да сей Мустафа-ага дурак дураком, — хмыкнул Головин, — нешто он с понятием? Нешто он может доложить своему везиру либо самому султану, каковы мы ныне есть на самом деле?
— Может, всё-таки нечто уразумеет, — предположил Пётр. Головин только рукой махнул: это-де безнадёжно.
Похоже, и в самом деле Мустафа-ага ничего не уразумел. Он объехал крепость с зиявшими от бомбардировки стенами, но в отличие от других иноземцев, дивившихся силе русской осадной артиллерии, ничего не сказал. А когда Шафиров спросил его, какого он мнения о силе русского оружия, буркнул: