— Достойный муж, — отозвался Головин.
Глава четвёртая
С АЗОВА НА АЗОВ
Всякой потентат, которой едино войско
сухопутное имеет, одну руку имеет,
в которой и флот имеет, обе руки имеет.
Все наши дела ниспровергнутся,
ежели флот истратится.
Пойди к муравью, ленивец, посмотри на
действия его и будь мудрым. Нет у него ни начальника,
ни приставника, ни повелителя, но он заготовляет
летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою.
Или пойди к пчеле и познай, как она трудолюбива,
какую почтенную работу она производит:
её труды употребляют во здравие и цари, и простолюдины,
любима же она всеми и славна, хотя силою она слаба,
но мудростию почтена.
— Во-ро-неж! Ведомый вор Стенька Разин подступал к нему со своей шайкой. Так его посадские предались вору: вор вора узрил со двора, — и Пётр заливисто рассмеялся. — Насилу батюшка мой — да святится имя его в веках — унял их: сколь пороху да свинцу из казны продали Стеньке за награбленное рухлядишко. Худой городишко, вор у него в корне. Но отсель сподручней на Азов идтить. Кабы только турок не заподозрил.
— Изобразим марш на Крым, — предложил Лефорт. — Князь Василий на Орду ходил...
— Ходил, да не дошёл, — пробурчал Пётр. — Только казну извёл да народу множество погубил занапрасно. Коли мы состроим стругов с полтыщи да ходки они будут, сплаваем под самого турка тишком.
— И быть ему биту, — вставил Фёдор. — Однако же лес ладом не просушен; я штабеля те прошёл да прощупал. Малый срок даден.
— Э, да когда начнём сколачивать суда, ветром их обвеет. Ништо! — тряхнул головой Пётр. — Плотники правду говорят: дерево водою кормится.
— То живое дерево, государь, — заметил Фёдор, — Живое без воды помрёт. Как человек.
— Сам знаю, — оборвал его Пётр. — Плотники ли все прибыли?
— С Великого Устюга да с Пскова ждём. Сказывают, в дороге они.
— Добрей было бы не лес сюда сплавлять, а струги. Не столь было бы мороки, — обронил Пётр. — В летописях писано, как царь Иван Васильевич Грозный приуготовлялся ко взятию Казани. Близ неё на острове малый град Свияжск ставлен. Тем Свияжском он завладел да оттоль замыслил Казань брать. И приказал царь по рекам Оке да Волге сплавлять лес да готовые суда и копить их на том острове. Татары про то не проведали, всё творилось в тайности. А когда суда да войско скопились, прянули они нежданно на Казань, и она пала. Нам бы так!
— Сколь ни скрытно двигаться войску, оно всё едино будет опознано, — вставил Лефорт.
— Авось подберёмся без шуму. Потехи наши минули, да и сами потешные усами обзавелись. Ныне начнём с азов — отымем Азов. А буде у нас ключ к морю Азовскому окажется, подберём и к морю Чёрному. — Пётр был воодушевлён.
— Так, государь, так! — воскликнул Фёдор.
Первый воевода Борис Петрович Шереметев получил повеление двинуть дворянское конное ополчение к низовьям Дона и поднять тамошних казаков. Донцы были известны своей удалью и издавна выучились бить крымских татар. Царёвы люди, московские стрельцы и городовые солдаты, равно и крепко сколоченные полки Преображенский, Семёновский, Лефортов и Бутырский отплыли с Москвы — Москвой-рекою в Оку, из Оки в Волгу. Близ Царицына Волга и Дон сближались. Молодой царь мечтал прорыть там канал, устроить шлюзное соединение, дабы расширить речные пути, самые дешёвые и доступные.
Пётр был полон планов — самых разных, его просто распирало от них, от затей. Он приникал к картам, советовался с опытными дельными людьми, был весь в кипении постоянном. Были у него в советчиках Яков Филимович Брюс, муж учёный, во многих науках и искусствах сведущий, был Николай Спафарий из греков, книжник и писатель, был тот же Андрей Виниус в иноземных делах знаток, был Билим Геннин из голландцев, известный рудознатец... Все люди почтенного возраста, кладези знаний. А царь Пётр был великий охотник до знаний всякого рода, любознательность его простиралась во все стороны света.
На Воронеж был набег для понукания и осведомления. А плыли торопко, гребцов сменяли почасту, чтобы свежие налегали на вёсла. Ловили и ветер — ставили парус. Царь изволил быть бомбардиром и начальником бомбардирской роты. С Фёдором беседовал запросто.
Однажды Головин высказал ему свою заветную мысль, смущавшую его: о едином Боге.