Да, всё делалось в спешке, людьми нарочитыми, хватавшими всё на лету. Не было той основательности, которая отличает людей сноровистых, умелых. И ещё долго будет так, покамест не обретут опыт и мастерство. Пока же ни того, ни другого не было.
— Король Фридрихус суров, но порядок на Москве соблюдёт непременно. — Размахивая письмом князя Фёдора Юрьевича, Пётр продолжал ухмыляться. — Докладывать ему буду всенепременно, дабы ведал, что службу его ценю высоко. Опять же чтоб он разные несносные слухи про наше плавание и поход усмирил...
— Мало того: не несносные, а поносные, — вставил Фёдор.
— Сие одно и то же. Безместные попы — вот зловредные сочинители небылиц про меня. Урезать бы им всем языки, да ведь укрывают их в монастырях. Сей корень надо бы вырвать, ибо от него худая молва, а от сей молвы в людях шатание, а в делах замедление.
— Я так думаю, государь милостивый, что корень этот глубоко внедрился, и вырвать его надобен богатырь, сила богатырская, — убеждённо произнёс Фёдор.
— Я в себе ту силу чую, — с вызовом сказал Пётр, — И преисполнен решимости его выдрать. Чаю, придётся поднатужиться, однако я к сему готов.
Волга, словно живое существо, то хмурилась, то яснела, то встречала их непогодою, то городила запруды из плавника. Остроги и острожки на её берегах были малолюдны. Все их обитатели грудились порою на берегу, завидев царскую флотилию, вовсе не ведая того, что она царская.
Были косы и мели — кабы не сесть, были разливы, где река промыла себе широкое русло и текла привольно. С великим любопытством воззрились на то ли остров, то ли береговой выступ Свияжска со множеством церковных куполков. Они были крыты лемехом, который от времени казался посеребрённым.
— Отсель царь Иван Васильевич Грозный пошёл с войском на Казань, — напомнил Пётр.
То и дело на борт подымалась лоцманы из местных. Предосторожности были не излишни: капризы реки надлежало ведать.
Миновали Казань, едва не пошли Камою, приглашающе распахнувшей свой зев. И наконец завиделся Царицын, где предстояла высадка. Царь поторапливал: шибче, шибче! И так умедлились, небось Шереметев с Гордоном уже под стенами Азова.
Предстоял сухой путь до малого казацкого городка Паншина. Виделся он нелёгким. Надо было волочь не только амуницию, оружие, снаряжение, пушки, но и суда. Да-да, адмиральские струги. Загодя царицынскому воеводе указано было заготовить колеса массивные да крепкие, телег справных помногу, лошадей тягловых сколь можно много.
Тягость великая, да что делать? Не на игрище собрались, а на войну, может, и долгую, как оборотится фортуна. А фортуна, известное дело, прихотлива, гадать, куда она повернёт, не приходится.
Вроде бы вёрст тридцать всего. Ну, поболее. Однако непросты эти версты с оврагами да буераками. Скрипят колеса, лопаются, трещат под ними пересохшие степные травы, надрываются кони и люди, равно и те и другие. Солёный пот застилает глава, за ноги цепляется былье. Невмоготу!
Бомбардир Пётр Алексеев, а по совместительству царь-государь и великий князь Пётр, трусит на своей лошадёнке, свесив длинные ноги, наравне со всеми. Ещё и других подбадривает, хоть самому тяжко. Надобно привыкать, не к тёще на блины идём, а на турсикий Азов. Слышно, сильна та крепость, ставили её турки надёжно, словно замок к двери. А дверь та запирает не только Азовское, а ещё и Чёрное море. Отопрём сии моря, станем торг вести, заморские диковины на Русь привозить. Расширятся наши пределы, шоры с глаз сдвинем и станем глядеть далеко.
Долго шли. Три дня и три ночи. Притомились, валились друг на друга куда попало, в жёсткие травы, сон охватывал мгновенно и был каменным.
Приволоклись наконец к Паншину в надежде передохнуть да подзаправиться. А тут новая беда: маркитанты чёртовы не заготовили провианту. Тут уже не бомбардир, а царь Пётр рассвирепел, а во гневе был он страшен. Сначала было приказал он их повесить, но потом, матерно матерясь, смилостивился и велел бить их плетьми. Статочное ли дело оставить полки без провианту?
Кое-как перемоглись охотою и рыбачеством да то, что можно было, у насельников того городка откупили. И снова погрузились на суда да поплыли по Дону. А он ещё прихотливей Волги, братец-то её. Мели и косы их подстерегали за каждым поворотом, за каждою излукой.
Приткнулись к городку Черкасску, и там царь объявил растах, то есть отдых, — изнемогли все. Тут и гонец от Патрика Гордона прискакал: он с полком своим недалече от Азова и ждёт не дождётся основного войска.