Важно! Да только в голове Петра сложился план, как всё это преодолеть. Он обсудил его со своим кумпанством и план был дополнен и одобрен. Казаки, однако, на своих леках и быстрых чайках решили добыть себе победу прежде прибытия главного войска. Они атаковали турецкие корабли, прибывшие под Азов с подкреплением, в надежде взять их на абордаж. Они не рассчитали высоту бортов турецких кораблей — не удалось забраться. К тому же подоспела целая армада. Пришлось поспешно ретироваться.
Пётр досадовал. И хоть силы турок были куда основательней, он решился на морской бой. Казаки снова показали свою удаль: сожгли корабль и девять суден, один корабль пошёл ко дну, а остальные поспешно уплыли. А трофеи, трофеи — одного пороху 86 бочек, 8 тысяч аршин сукна, сотни пудов пшена, муки, сухарей и другого провианта, пополнившего армейский рацион. Но главным было то, что Азов был блокирован с моря. Те 800 сейменов, которые должны были подкрепить гарнизон Азова, так и не смогли высадиться.
Бомбардир-командор Пётр Михайлов был доволен, ещё бы: теперь гарнизон можно будет удушить, либо он капитулирует без амуниции и провианту, без пороху и трёхсот пятипудовых бомб, которые везли ему в подкрепление.
В конце мая Азов был обложен. Видно, турки не рассчитывали, что русский царь предпримет вторую попытку завладеть крепостью, и потому не залатали бреши, получение при первой осаде. Это было Петру на руку. Теперь всё делалось основательней, при учёной помощи австрийских фортификаторов, коих было двенадцать. У них были свои счёты с турками.
Под боком были конные татары, жалившие, точно шершни и оводы. «А о здешнем возвещаю, — писал Пётр королю Фридрихусу, — что, слава богу, всё идёт добрым порядком, и обозом город обняв кругом... вчерашнего дня народын-салтан с тысячею татар поутру ударил на обоз наш, где наша конница такой ему отпор дала, что принуждён был бегством спасение себе приобресть».
Удалой бомбардир со своею бомбардирскою ротой тоже не дал маху. Крепость забросали бомбами, и в городе начались пожары. Чёрный дым столбами поднимался к небу, тех чёрных столбов становилось всё больше.
Одновременно осадные орудия и фузеи били по стенам. Огонь становился всё плотней. Турок отвечал вяло. Казалось, он изнемог и вот-вот придёт к мысли о капитуляции.
— Пошлём парламентёра, — объявил генералиссимус Шеин, — как государь укажет.
— Пошлём, боярин, — согласился Пётр, — однако ж турки что чурки — разуму не внемлют.
Пошёл сержант под белым флагом. Турки открыли по нему огонь.
— Ну что я говорил? — радовался царь. — Коли их молотом по башке не вдарить, в разум не войдут.
Любимая сестрица царевна Наталья прислала увещевательное письмо. Просила к крепости близко не ходить и всяко беречь себя, потому как он, государь великий, один у государства и у неё, сестрицы, оба они сироты, без батюшки и матушки, и не будет на них родительской жалости. Пётр написал своей Натальюшке:
«По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они сами ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили; однако хотя и ходят, только по ся поры вежливо. Турки на помощь пришли, да к нам нейдут, и чаще, что желают нас к себе».
Земляной вал день за днём приближался к стенам крепости, вот он уже начал засыпать ров, вот уже, казалось, соприкоснётся со стеною и пехота взбежит на штурм; в самом деле, донские и малороссийские казаки числом две тысячи снова решились на удалую вылазку.
И турки струхнули. Они поняли, что выхода нет — что не сегодня завтра осаждающие ворвутся в крепость, и тогда всем им каюк, полный каюк. Надежд на обещанные 4 тысячи сейменов на пятидесяти кораблях у гарнизона не осталось. Аллах, как видно, не собирался выручать своё воинство, хотя молитвы к нему возносились с великой истовостью пять раз в день, а то и чаще.
Но вот со стороны крепости показались переговорщики. Их было пятеро. Они размахивали белой простыней. Меж них был даже имам — быть может, высшее духовное лицо Азова.
— Готовы? Испеклись? — встретил их Фёдор. Бомбардир сидел в стороне и время от времени подсказывал, что требовать.
— Главное: пущай без отговорок выдадут изменника Якушку. Без сего капитуляции не принимать.
Имам запротестовал, он-де уже не Янсен и не Якоб, и не христианского закона. Он принял ислам, и зовут его ныне Ахмед бен Якбар. И по мусульманскому закону не то что тело, а и душа его стали правоверными.
— Знать ничего не хочу. Из-за этого изменника сколь великий урон потерпели.
— Но это же не тот человек, — упрямо твердил имам. — Тот человек сгинул вместе с одеждой, вместе с именем.