Сколько ему ещё оставаться Петром Михайловым? Как хорошо им быть. Если бы потентаты испытали бы себя в роли простого труженика, нарастили бы на руках мозоли, пожили бы вместе с простым людом, насколько богаче были бы они, насколько ближе стал бы для них свой народ и его нужды, насколько легче давалось бы им правление. Они бы научились познавать истинную цену человекам, меряя её не по льстивым словам, а по заслугам...
Всё это вставало перед ним отчётливей, чем прежде. И он, как это ни странно, со стеснённым сердцем думал о том, что вот уже скоро, наверное, скоро пройдёт эта короткая полоса в его жизни, и придётся снова становиться великим государем и снова жить в напряжении этого величия, снова обряжаться в стесняющие его одежды из золочёного сукна. А ведь как свободно чувствовал он себя в красной куртке и холщовых штанах плотника!
Да, всё рано или поздно кончается. И однажды вечером, когда он возвратился со своего урока и когда мастер ван дер Хольст удостоил его похвалы за хорошо выполненную работу, Геррит Кист встретил его словами:
— А к тебе, Питер, человек из Амстердама. Я его пустил в твою комнату, ты не против?
Пётр кивнул. Это был Пётр Шафиров, тайный секретарь Фёдора Головина.
Пётр плотно притворил за собой дверь.
— Ну? Говори.
Предосторожности были излишни: они говорили по-русски, и их никто не мог понять.
— Ваше царское величество, господа послы призывают вас в Амстердам. Явилась государственная надобность, мол без вашего присутствия никак не можно.
Пётр досадливо поморщился:
— Ладно. Пущай обождут. Передай: завтра-послезавтра буду. Не горит небось.
— Не могу знать, великий государь. Пламени не видать было.
Пётр рассмеялся:
— Да ты шутник изрядный. Вот окончу тут, тогда и явлюсь.
Подошла к концу первая неделя его пребывания в Саардаме. Он, разумеется, был опознан: шила в мешке не утаишь. А приметы русского царя переходили из уст в уста, уже было известно, что он обретается где-то в Голландии, уже и его характерные приметы обсуждались: огромный рост, бородавка на щеке, нервный тик. Точь-в-точь плотник Питер!
Скрываться стало невозможно — на него уж рукой показали. А с некоторых пор за ним увязались мальчишки, желая, видно, чтобы он обратил ни них внимание, а то и одарил их чем-нибудь. А он не обращал внимания и ничем их не одаривал. И тогда они стали его дразнить: экая досада, этот русский дядька отмахивается от них как от мух. Они швыряли в него чем попало, а однажды камень чуть не угодил ему в лицо.
Пётр пожаловался ван дер Хольсту, а тот бургомистру. Объявление было вывешено на дверях магистрата. Оно гласило:
«...узнав с прискорбием, что дерзкие мальчишки осмелились бросать камнями и разной дрянью в некоторых знатных особ-иностранцев, строжайше запрещаем это всем и каждому под угрозой строгого наказания...»
Узнав от Геррита об этом, Пётр усмехнулся: кому придёт в голову ловить мальчишек и драть их за вихры или пороть по голой заднице? Хочешь не хочешь, а надо было убираться из Саардама — за ним следовала уже толпа. Да и отношение на верфи стало иным: не было той простоты, того запанибратства, которое отличало плотников. Его сменила какая-то натянутость, даже настороженность.
Увы, в Саардаме он многого не успел. Не успел, к примеру, закончить крылья ветряной мельницы, которую срубил между дел, не успел всего осмотреть, а ведь было что. «Надобно спешить», — сказал ему Шафиров, исполняя наказ послов. Пётр догадывался, в чём дело: предстоял торжественный въезд Великого посольства, и ему надлежало при том присутствовать. Подправлять, коли надобность приспеет.
В самом деле, 16 августа 1697 года Великое посольство запрудило улицы Амстердама, с трудом пробираясь среди толп зевак. Пётр как был в своей красной фризовой куртке в холщовых штанах плотника, так и шествовал в составе посольства. На голову он нахлобучил войлочную шляпу с большими полями, скрывавшими лицо. Но он всё равно возвышался головою над всеми остальными соотечественниками, и амстердамцы вперяли в него свои взоры. Особенно старались женщины — слух о необыкновенном московитском царе и его столь же необыкновенных мужских достоинствах не миновал и их.
Послов приветствовал бургомистр Никола Витсен, притом не только по-голландски, но и по-русски. Витсен был старым знакомым — он совершил изрядное путешествие по Московии, встречался с боярами, с царём Алексеем Михайловичем и даже написал обстоятельный труд «Северная и Восточная Татария», в котором говорилось о нравах и обычаях народов, населяющих Русь. К тому же бургомистр был одним из директоров богатейшей Ост-Индской компании, которой принадлежали верфи и сотни кораблей, бороздивших северные и южные моря и океаны, привозившие драгоценные пряности и столь же драгоценную фарфоровую, или, как тогда говорили, ценинную, посуду.