Но более всего его восхитил визит к знаменитому изобретателю микроскопа Антони ван Левенхуку.
В капле воды открылся целый мир занимательных существ, и Пётр только ахал и изумлялся.
— До чего ж затейливы! И все эти козявки... как их?.. микробы, инфузории копошатся внутри нас. И мы их не ощущаем. И видеть не можем. Господин Левенхук, сколь стоит партия таких вот микроскопов?
Узнав, что они непродажны, Пётр огорчился.
— Всё едино, мы у себя таковое мастерство непременно наладим, — бормотал он. — Это ж надо: видимый мир не можем познать, а выходит, есть ещё один — мир невидимый. И он переполнен затейливыми существами.
Он вертел фокусирующий винт микроскопа так и эдак, приноравливая объектив к глазам, и никак не мог оторваться от открывающегося ему зрелища. Не только капли, но и волоса, и травинки.
Был ещё визит на бумажную фабрику. Пётр долго вглядывался в производство, а потом сам захотел отлить лист бумаги. Ему дали черпак, он зачерпнул массу и аккуратно влил в форму. Лист удался на славу.
Пётр хотел всё испробовать сам, своими руками, хотел всему выучиться, и все его желания были жадными. Витсен только посмеивался, глядя на его нетерпеливость и жадность ко всему, к чему ни прикасался.
Но верфь по-прежнему властно притягивала его. И иной раз, увлёкшись, он отмахивался от очередного приглашения. Тем более что строительство фрегата подходило к концу, осталась какая-нибудь неделя, и можно будет спускать его на воду.
Осталась малость — доделки, неизбежные при всяком строительстве. Но и этой малости пришёл конец. И 16 ноября наступил торжественный день — день спуска на воду фрегата «Св. апостолы Пётр и Павел».
Вот это был праздник так праздник, всем праздникам праздник. С утра все принарядились. Загодя была заготовлены ракеты для огненной потехи. Фрегат красовался на стапелях, сияя свежепросмолёнными боками. Он гляделся домовито. Геррит Клаас Поль заготовил аттестаты — всё чин по чину. В аттестате Петра было сказано: «Я... удостоверяю поистине, что Пётр Михайлов из свиты Великого московитского посольства среди тех, которые здесь в Амстердаме, на Ост-Индской корабельной верфи с 20 августа по означенное число 1697 года жили и под нашим руководством плотничали. Притом Пётр Михайлов показал себя прилежным и разумным плотником, выучился всем частям кораблестроения и основательно изучил корабельную архитектуру и черчение планов, так что сравнялся с нами во всём...»
— Пускай! — прозвучала команда, и тросы, удерживавшие фрегат, были обрублены. Корабль дрогнул, помедлил, как бы раздумывая, а затем двинулся к воде, всё убыстряя и убыстряя бег, желая как можно быстрей оказаться в родной стихии, и наконец с шумным плеском обрушился в воду, вздымая пену и фонтан брызг.
— Виват! — стоусто взметнулось в воздух, приветствуя крещение корабля, а за возгласом в небо полетел затейливый фейерверк, расцветивший его. И все звуки покрыл пушечный гром.
Пётр радовался как дитя. Два месяца и одна неделя понадобились российским корабелам для того, чтобы по всем правилам построить и оснастить фрегат. То было ученье с практикой, а такое не забывается.
Не все волонтёры оказались на высоте. Бояричи-стольники, коих царь велел отправить на учение в Голландию, обосновавшиеся в Амстердаме прежде прибытия Великого посольства, взбунтовались. Им трудовые тяготы пришлись не по нутру, они привыкли в хоромах нежиться на пуховиках и помыкать своими холопами. Они было вознамерились сбежать, но Пётр распорядился изловить их и заковать в железа.
Виниусу он написал: «Стольники, которые преж нас посланы сюды, выуча кумпас, хотели к Москве ехать, не быв на море. Но адмирал наш Лефорт намерение их переменил...»
Но ведь нет предела совершенству. И прослышав, что в Англии наука корабельная поднялась едва ли не выше голландской, Пётр засобирался за море.
Глава девятая
У БОГА ЖИЗНЬ УБОГА
Как птица, покинувшая гнездо своё,
так человек, покинувши и место своё.
Сытая душа попирает и сот, а голодной
душе всё горькое сладко.
Железо железо острит, и человек
изощряет взгляд друга своего.
Мы в Амстердаме городе... что чиним не от нужды,
но добраго ради приобретения морского пути...