— За нами головы, государь, а за стрельцами жопы, — без обиняков объявил Фёдор. Пётр расхохотался, обнял его и с успокоенным сердцем сел на корабль — один из трёх, посланных за ним королём Вильгельмом. А яхта была та самая, которую он презентовал Петру. Мог бы — обнял её всю, да руки хоть и долги, а всё ж на таковое объятие не хватало.
С царём были шестнадцать волонтёров. И среди них отличаемые им Алексашка Меншиков, Яков Брюс, Федосей Моисеевич Скляев, ещё Александры — Кикин и царевич имеретинский...
Занятней всех был, конечно, Алексашка. В отличие от его братца Гаврюшки да и ото всех остальных он был живчик, на лету схватывал азы ремесла, за словом в карман не лез и всех веселил. К тому и ростом вышел, и силою бог не обидел. Ивашке Хмельницкому сполна долг отдавал: «Пьян да умён — два угодья в нём», — говаривал он.
— Умён-то ты умён, — укорял его Пётр, — да вот никак грамоте не выучишься.
— А на кой мне, милостивый государь мой, — отвечал он со смехом, — коли есть слуги выученные да холопы верные. Они спросят, как надобно. А я укажу что да как писать.
Поневоле рассмеёшься, услышав такой ответ. И став светлейшим князем, герцогом Ижорским, графом и прочая, генерал-фельдмаршалом, почётным членом Лондонской Академии наук с подачи великого Ньютона, он так и не выучился читать и писать.
На борт яхты вместе с другими поднялся и Яков Вилимович Брюс, к которому Пётр относился с уважением за его учёность и пристрастие к разнообразному знанию. Пётр обратил внимание на его лицо: оно было всё в шрамах.
— Кто это тебя так? С кем бился? — стал допытываться Пётр.
Брюс отвечал уклончиво:
— С одним противником, государь милостивый, коего называть не хотелось бы.
— А ты всё ж назови, вот мы его прищучим.
— Да нет в том надобности.
— Сказывай, сказывай, тем паче, коли близко.
— Эх, государь милостивый, так и быть — скажу. То слуга твой верный князь Фёдор Юрьич Ромодановский в твоём Преображенском застенке учинил допрос.
— Как так?! Застенок-то его, он там хозяйствует, спросу с него нет, — вспыхнул Пётр. А потом и вовсе взъярился. Написал:
«Зверь, долго ль тебе людей жечь? И сюды раненые от вас приехали. Перестань знаться с Ивашкою. Быть от него роже драной!»
Король Фридрихус не помедлил с ответом. В нём звучало благородное возмущение:
«В твоём... письме, писанном ко мне, будто я знаюся с Ивашкою Хмельницким, и то, господине, неправда... Неколи мне с Ивашкою знаться, всегда в кровях омываемся; ваше-то дело на досуге стало знакомство держать с Ивашкою, а нам недосуг. А что Яков Брюс донёс, будто от меня руку обжёг, и то сделалось пьянством его, а не от меня».
Пётр получил это письмо в Лондоне, на третий месяц своего там пребывания, и показал его Брюсу. Яков невольно прыснул:
— Питие мне не по нутру: естество не терпит. А что князь Фёдор в своих винах не винится, на руку скор, то тебе, государь милостивый, ведомо.
Лондон восхитил россиян своими замками, мостами и непролазною грязью. Нечистоты вываливались прямо на мостовые. Единичные пешеходы из простонародья щеголяли либо босиком, либо в высоких сапогах. Знать ездила в каретах либо верхом. Однако англичане ушли далеко вперёд в мануфактурном производстве, во всём виден был производительный ум. Грязь искупалась мастерством. И английские корабли были впереди всех; вот что более всего пленяло Петра.
— Всем надобно постичь корабельную архитектуру, — наставлял Пётр. — За этим мы сюды и прибыли.
— Архитектура — слово-то экое мудреное, из-за него и самого корабля не видать, — насмехался Меншиков. — Не скажут в простоте — строение. Я от таковой архитектуры увядаю.
— Ты от всего, где надобно грамоте уметь, увядаешь, — в свою очередь потешался Пётр. Ему не сиделось на месте. Он просил показать ему всё, что мало-мальски заслуживает внимания.
Россиян поселили в пригороде Лондона Дептфорде, в доме, арендованном у адмирала флота его величества Бернбоу. Дом был добротный, со множеством покоев и обширным парком. Пётр не любил никакой роскоши и прекрасно себя чувствовал в какой-нибудь каморе простого ремесленника, но король указал адмиралтейству разместить русских самым достойным образом. Тем более что он собирался лично посетить высокого, но в то же время совершенно необычного и занимательного гостя.
Он и явился собственною персоной на третий день пребывания Петра в Дептфорде. Пётр был предупреждён и оставался в своём покое. Его величество явился без церемонной пышной свиты, в сопровождении всего лишь четырёх придворных: Вильгельм, как и Пётр, избегал пышности.