Здесь он окончательно взвесил всех своих сопутников, и все они получили свою истинную цену. Это было, во-первых, важно, а во-вторых, полезно в предвидении дальнейших визитов.
Ехали в Дрезден, столицу Саксонии. Там Пётр рассчитывал свидеться наконец с Августом II Сильным. Но сей Август пребывал в Польше, однако распорядился принять посольство по-царски. Что и было сделано. Сопровождавший царя князь Фюрстенберг дивился: эдакая странность — владыка России прежде всего просил показать ему дворцовую кунсткамеру и в ней обосновался надолго, на многие часы. Приникал к витринам с приборами, инструментами, оружием, подолгу рассматривал и расспрашивал, перебирал, вновь возвращался, если вдруг озаряла какая-то мысль. «Ну что за неистощимая любознательность», — думал князь, когда на второй день своего пребывания в Дрездене Пётр снова пожелал отправиться в ту же кунсткамеру.
В литейном дворе царь глядел, как отливаются пушки, а в Главном арсенале он заинтересовался мушкетами, которые несколько отличались в лучшую сторону от фузей, принятых в российской армии.
— Замок не в пример способней, да и ложа удобней, — подытожил он. — Да и куда легче нашей. А вес большой есть тягость для солдата. Он с нею и легче б управлялся, ежели она, фузея, была бы легче. Нам и оружейникам нашим сие следовало бы смекнуть.
— Доколе до нас доедет, — проворчал Возницын, — иное изобретут.
— Заставлю, — бросил Пётр. — А лучшее изобретут — переймём. Дозвольте стрельнуть, — неожиданно попросил он.
Дозволили. Принесли рожки — саксонский солдат обходился без них, — установили мишень — доску в шестидесяти шагах. Царь прицелился и выстрелил. Когда рассеялся дым, подошёл к доске: пуля застряла в ней ближе к краю.
— Хорошо бьёт, — одобрил он.
Однако Августа не было — и не было главного дела. А потому Пётр решил не задерживаться: ждала Вена, ждал император Леопольд. А за нею и Венеция — королева Адриатики, повелевавшая на морских путях, в особенности же на Средиземном море, и соперничавшая с турками. К тому же продолжали докучать зеваки, и несмотря на то что он приказал строжайше соблюдать инкогнито, они каким-то образом ухитрялись узнавать про московского царя и ходили за ним толпами.
Прощальный бал затянулся до рассвета. Царская карета была скроена по его размерам. В ней помещалась и походная кровать. Уж на что молодой царь был крепок, но к концу бала и он изнемог от винопития, тостов и славословий. А потому, едва забравшись в карету, растянулся на постели и уснул богатырским сном.
Второй год их тянули на себя дороги Европы. Попривыкли, обтрепали бока, обострили глаза, насторожили уши. А сколь много диковин стояло, лежало, глазело на пути!
— Колоссале Фасс! Колоссале Фасс, — на все голоса гомонили провожатые, когда они подъезжали к городку Кёнигштейн с крепостью, которая дала ему название. Ведь в переводе с немецкого кёнигштейн — королевский камень, то бишь неприступная крепость. Однако не она была главною достопримечательностью, а Кёнигфасс — королевская бочка. Колоссальная бочка! Она вмещала ни много ни мало три тысячи триста вёдер вина.
Обошли её со всех сторон, стучались в неё, она отзывалась глухо либо вовсе не отзывалась, испили вина тамошнего производства, нашли его добрым.
Затем их повели к бездонному колодцу. Покричали в него: эхо глохло где-то внизу. Его глубина, по уверению бургомистра, составляла сверх 90 сажен. Никто никогда туда не заглядывал, и глаз человеческий не достигал поверхности воды. Да и добывать воду из него перестали: великий труд.
— Вот бы слазить туда! — загорелся Пётр. — Что там, на эдакой-то глуби?
— Небось вода, — заметил Алексашка Меншиков. — Чего ж ещё?
— Не говори. Вода там, должно, иная, горячая, быть может, — отозвался царь. — Либо в ней соль растворена.
— Эдак поколесили бы по Руси, много разных диковин открылось бы нам, — продолжал Меншиков. — Небось где-нибудь в Соли Камской таковой глуби шахта есть.
— Не сведано, — возразил Пётр, — иначе б донесли. Народ ваш способен удивляться.
Впереди была Вена. До неё было меньше дня пути, когда Великое посольство вынуждено было надолго задержаться в попутном местечке, где их поджидали полномочные цесарского двора. Они стали расписывать ритуал въезда, а также достоинства отведённой резиденции.
— Как?! — взъярился Пётр, — Нешто мы из какого-то немецкого захудалого герцогства? Нешто Московская Русь не великое государство?! Сие есть умаление достоинства. Какие-то драгуны, эскортиры! Нет, пущай навстречу нам выедет шляхетство с министром ихним. Пущай нам самим дадут выбрать резиденций. Иначе не стронемся с места, а то и поворотим назад.