Лифт остановился на пятом этаже.
— В квартире пусто, — сказала Ева. — Старушка Жанна ушла на пенсию.
Она впустила Лепра и, не успев еще захлопнуть дверь, очутилась в его объятиях. Они долго стояли в передней, раскачиваясь, словно на ветру. Шляпка Евы упала на пол, она наступила на нее, не замечая. Лепра, освобождаясь от себя самого, снова, в который раз, познавал доброту, нежность, забвение.
— Пойдем, — прошептал он.
Она растерялась и, задыхаясь, позволила ему увести себя за руку, но в гостиной, перед роялем Фожера, начала слабо сопротивляться.
— Жан… нехорошо… Не здесь…
Но он уже расстегивал ей кофточку. В дверь позвонили.
Замерев, они внезапно увидели лица друг друга, полные желания. Оба разжали объятия, прислушались.
— Не ходи, — попросил Лепра.
— Это почта, — прошептала Ева. — Консьержка, наверное, нас заметила.
Она медленно пошла к двери, смотрясь в каждое зеркало, поправляла прическу, одергивала юбку. Лепра вздохнул, закурил. Теперь ему оставалось только уйти. На мольберте стоял портрет Фожера кисти Ван Донгена. Лепра повернулся к нему спиной, но и на рояле красовалась фотография Фожера. Лепра принялся нервно ходить взад-вперед по гостиной. Что она там делает, в прихожей? Наверняка распечатывает письма, а когда вернется, очень изумится, что он здесь. Он вышел в переднюю. Нет, Ева вовсе не распечатывала письма, она изучала аккуратно обвязанный бечевкой плоский пакет
— Что это? — спросил Лепра.
— Не знаю. Адрес отправителя не указан. Посмотри, какой легкий.
Лепра подбросил посылку на руке.
— Возьми в гостиной нож для разрезания бумаги.
Лепра разрезал веревку и вынул из пакета прямоугольную коробку. Он не торопился, в отместку Еве. Почему бы не бросить этот пакет куда-нибудь на кресло и вскрыть его попозже… После.
— Это пластинка, — сказал он.
Он перевернул коробку и теперь держал диск на вытянутой руке.
— Тут нет фирменного знака, — заметил он. — Наверное, какая-то любительская запись… Ну ее к черту!
Ева получала массу пластинок из провинции, а случалось, из-за границы. Незнакомые корреспонденты сочиняли песенки, с грехом пополам записывали их и посылали Еве в надежде, что она согласится исполнить их шедевр.
— Да нет. Дай-ка сюда, — сказала Ева.
У нее было обыкновение серьезно, прослушивать все пластинки. Два или три раза она таким образом обнаружила талантливых молодых людей и в дальнейшем следила за их карьерой с великодушием, которое Лепра находил чрезмерным. Во всяком ее бескорыстном поступке он усматривал влюбленность и страдал от этого. Ева поставила пластинку, села и улыбнулась Лепра.
— Ты ведь знаешь, я не питаю никаких иллюзий!
Но от первых нот, прозвучавших в комнате, она застыла и подалась вперед. Замер и Лепра, и сигарета медленно догорала у него в руке. Музыка лилась легко и непринужденно, словно простой незамысловатый мотивчик, который насвистываешь, даже не отдавая себе отчета, машинально, глядя, как по стеклу барабанит дождь. Пианист был далеко не виртуозен, но особенно и не усердствовал. Он играл по наитию, иногда совершая мелкие промахи, которые придавали музыке еще большую прелесть.
— Это он, — прошептала Ева.
Лепра тоже узнал манеру Фожера и тут же понял, что этой песне суждено стать шедевром. По мере того как вырисовывался мотив, нежный, уязвимый, но при этом ироничный, внутри у него все сжималось, вздрагивало, словно он проглотил что-то кислое. Короткий веселый рефрен был полон динамики, как танцевальное па. Эта музыка незаметно проникала вам в душу, а плечи и голова неожиданно начинали раскачиваться в такт. Лепра всем своим существом почувствовал ее непобедимое очарование. Он посмотрел на Еву. Она была смертельно бледна. Он протянул руку, чтобы выключить проигрыватель.
— Оставь! — крикнула она.
Пианист вновь повторил тот же мотив. Лепра невольно начинал мысленно формулировать для себя тему: это песня о любви, с привкусом слез, с чуть болезненной патетикой прощания. Однако рефрен был исполнен мужественности и захватывал слушателя полностью. Он воспевал жизнь. Лепра не осмеливался даже шевельнуться, боясь встретиться глазами с портретом Фожера. Фожер был здесь, спокойный, уверенный в себе, в своих силах. Ева опустила голову. Может быть, для того, что-бы лучше представить себе своего мужа: как он сидит за инструментом, с сигарой, прилипшей к губе, как его толстые пальцы ищут клавиши. Пластинка была так качественно записана, что слышно было даже поскрипывание табурета и шумное дыхание композитора.