"- А зачем я этот завод строю, ты знаешь? - перебивал Ознобишин.
- Зачем?.. Известно зачем! - с суровым лицом говорил Фома Иваныч.
- Будто знаешь? - вглядывался в него Ознобишин".
"Зазор" между роскошно-красочным предметным миром и внутренней тоской, недоверием к прочности этого мира, своеобразный отлет души - куда? в какую высь? - у Сергеева-Ценского то расширяется, то сужается. В "Печали полей" образуется противоречивейшее сочетание безумной любви к жизни, к ее вещной красоте, с глубочайшей меланхолией, с разобщенностью угасающего рода с миром вещей. Недоверие к жизни порождает самоиронию. И невозможность поверить в прочность своего места в жизни, горькое сознание быстротечности жизни и бесцельности ее.
Печаль самого автора поэмы, часто замирающего среди простора с чисто гоголевским томлением души, тоже стоящего перед всей Русью, обратившей на него "полные ожидания очи" (Гоголь), - полна глубокой веры и надежды. Писатель не говорит прямо, что скрытая сила земли будет разбужена революцией. Но нет места в его помыслах и для "чуда", расколдующего "чары" оцепеневшего Ознобишина. Как к живым обращается он к полям:
"Поля мои! Вот я стою среди вас один, обнажив перед вами темя. Кричу вам, вы слышите? Треплет волосы ветер, - это вы дышите, что ли? Серые, ровные, все видные насквозь и вдаль, все - грусть безвременья, все - тайна, - стою среди вас потерянный и один...
Я вас чую, как рану, сердцем во всю ширину вашу. Только слово, только одно внятное слово, - ведь вы живые. Ведь ваши тоску-глаза я уже вижу где-то, - там, на краю света. Только слово одно, - я слушаю... Нет! Передо мною пусто, и вы молчите, и печаль ваша - моя печаль.
Поля-страдальцы, мои поля, родина моя, - я припал к сырой и теплой груди твоей и по-ребячески крепко, забыв обо всем, целую".
Живые поля - это сам народ, великая страна, которая неизбежно разродится великим деянием, настоящим движением. Поэтому в молчании и покое полей больше энергии, чем в псевдоделовой суете Ознобишина, а в их печали больше светлой надежды... Поразительно емка и гармонична в "Печали полей" взаимосвязь героев и пейзажа: герои как будто входят в пейзаж, как в среду, наполненную таинственной, внешне молчаливой жизнью, входят в стихию, управляющую их судьбой. Села вокруг Сухотинки - это те же грибы боровики, что вытолкнула, вспухая и трескаясь, земля, а "коричнево-зипунные сухотинцы" живут "на земле, из земли; земля и тысячи случаев, то злых, то добрых, чередуясь, правили ими, как они комьями чернозема".
"Печаль полей", как и появившаяся в 1910 году "Деревня" И.А.Бунина, была итогом огромного внутреннего движения, раздумий художника о судьбе России. И к поэме Сергеева-Ценского можно отнести высокую оценку "Деревни" А.М.Горького, высказанную в декабре 1910 года в письме к И.А.Бунину: "...я знаю, что когда пройдет ошеломленность и растерянность, когда мы излечимся от хамской распущенности, тогда серьезные люди скажут: "Ломимо первостепенной художественной ценности своей "Деревня" Бунина была толчком, который заставил русское общество серьезно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом - быть или не быть России? Мы еще и не думали о России как о целом, - это произведение указало нам необходимость мыслить именно обо всей стране, мыслить исторически..."
* * *
В 1914 году, когда началась первая мировая война, Сергеев-Ценский был, как прапорщик запаса, взят в ополчение, служба его проходила в Севастополе. Наблюдения этих лет легли в основу романа "Зауряд-полк" (1934). В августе 1915 года он был освобожден от службы и вернулся в Алушту, где и встретил сначала Февральскую, а затем Октябрьскую революцию 1917 года. Начался новый, по-своему плодотворный период в жизни художника - период продолжения серии романов "Преображение России", создания "Севастопольской страды".
...В конце своего творческого пути Сергеев-Ценский рассказал о событиях между двумя революциями, событиях весны и лета 1917 года, в романе "Весна в Крыму" (1958)... Это - роман-исповедь. В мастерской главного героя романа художника Алексея Фомича Сыромолотова февраль 1917 года как бы выдвинул из тени, обострил одну надежду: наконец-то будет выставлена давно "томящаяся" вдали от народа картина "Демонстрация перед Зимним дворцом". Художник Сыромолотов - отчасти второе "я" писателя - искренне рад свершившемуся, особенно отречению царя на станции Дно: "И название станции-то какое, а? почти кричал он, обращаясь к жене. - Точно нарочно придумано для этой страшной истории! Дошел до дна!" Но и после падения царизма идет война, движутся эшелоны с ранеными, жертвами бойни, витийствуют "маргариновые вожди" из Временного правительства". Чуткий художник все чаще слышит глухой ропот: "Это разве революция, товарищи, какая необходима нашей России? Это реформа, не больше, не меньше"... И его картина, которой он отдал все силы души, так и не пробилась на выставки. Вплоть до октября 1917 года, когда свершилась подлинно народная революция, его революция.
"Жизнь писателя должна быть подвигом" - так называлась статья Сергеева-Ценского, лауреата Государственной премии (за эпопею "Севастопольская страда", 1937-1939), академика, которой он в ноябре 1958 года, за месяц до смерти, приветствовал работу учредительного съезда писателей РСФСР. "Наше национальное богатство - это родная русская речь, которая звучит на огромных пространствах, от океана до океана", - писал Сергеев-Ценский, старейшина русской советской литературы. Он вспомнил, как образец непрерывного творческого подвига, жизнь А.М.Горького, путь Михаила Шолохова... Но и собственный путь Сергеева-Ценского, властелина словесных тайн, не терпевшего жалких подделок под искусство, остался в памяти миллионов читателей как воплощение неустанного творческого горения, жажды "искать, всегда искать", образец подвижнической любви к Родине. Это путь к солнечной правде, путь человека, рожденного с солнцем в крови.
Виктор Чалмаев