Еще одна отрывистая очередь. Приклад карабина зло толкнул меня в плечо. На этот раз рубер отпрыгнул в сторону и слегка отстал, дав свите возможность себя обогнать. Мотор багги надсадно ревел, мы делали, ветер свистел у меня в ушах - мы делали, судя по ощущениям, никак не меньше восьмидесяти миль в час.
И тем не менее твари нас догоняли. Я стрелял, я бил, я одну за другой клал тяжелые свинцовые пули в серую шевелящуюся массу, пожиравшую метры. А когда в магазине «Кольта» не осталось патронов, и боек карабина сухо щелкнул, ударив в пустоту, зараженные вдруг как по команде отхлынули...
...и вперед снова вырвался рубер.
Время замедлилось. Тяжело оттолкнувшись задними ногами, тварь прыгнула. Массивное тело ее распласталось в воздухе.
Я бросил «Кольт» на дно корзины и выхватил револьверы, не успев даже ощутить прикосновение ладоней к полированным деревянным накладкам на рукоятях. Взвел курки, ударив по ним подушечками больших пальцев.
Пасть рубера открылась - глубокое алое жерло в обрамлении длинных и острых, как иглы, зубов....
И я высадил в нее все двенадцать пуль.
Когти чудовища скользнули по заднему бамперу багги, пропоров металлический бортик, в который я упирался ногой - и тварь обрушилась на бетон. Я не смог ее убить, но урон нанес значительный - поднявшись на лапы, рубер хрипло заревел, и из разорванного пулями горла хлынул поток густой черной крови.
Мы оторвались. Орда осталась далеко позади, и Такэда ударил по тормозам, вывернул руль - и багги, пролетев по инерции несколько метров, встал поперек моста. Меня бросило назад, я приложился грудью о кабину и глухо застонал. Перед глазами все поплыло. Кое-как подавив боль, я перегнулся через бортик, ища глазами Клэр. С ней, к счастью, все было в порядке - она упала на мою сумку и лежала, глядя перед собой округлившимися от страха глазами. Такэда, выпрыгнув из машины, ухватил Клэр поперек живота - и она вдруг заколотила его по рукам маленькими кулачками, закричала:
- Нет! Нет, нет! Пожалуйста, нет! Не трогай! Не трогай их!
Зашипев от боли, Такэда вышвырнул ее на песок. Достал из кармана плаща и бросил мне какую-то скомканную тряпицу и зажигалку.
Я подтянул к себе одну из канистр, лежащих в багажнике. Скрутил ткань в длинный жгут, плеснул на него бензином и затолкал в широкую горловину канистры. Щелкнул зажигалкой - и, едва успев подхватить карабин, со всех ног бросился прочь - вслед за Такэдой, который быстро взбирался на невысокий песчаный холм, волоча за собой вопящую и упирающуюся Клэр.
Я не успел.
Я был уже недалеко от вершины холма. Орда зараженных выплеснулась на плато, погребла под собой багги. Оправившийся от ран рубер вскочил на крышу машины, пропоров когтями тонкий металл.
И в этот момент раздался взрыв. Огненный смерч, взвившийся в небо, разметал тварей поменьше, а рубера выбросил с моста. В лицо мне дохнуло жаром и вонью. На желтые камни плеснули брызги горящего бензина.
Мир зазвенел - я не сразу понял, что этот звон раздается у меня в ушах. Кто-то ухватился за воротник моей куртки. Дернул - раз, другой.
-...авай! - прорезался вдруг откуда-то сверху голос Такэды. Я слышал его слово через толстую подушку. - Ну?! Вставай же, черт тебя дери!
Оцепенение схлынуло. Мир обрел краски и звуки. Я кое-как поднялся на ноги и вслед за компаньоном шаткой трусцой побежал наверх.
Клэр, лежащая у подножья холма, билась в истерике. По грязным щекам, оставляя за собой светлые дорожки, текли слезы. Он сбивчиво повторяла: «не трогай... не трогай их...»
- Спешились, ковбой, - криво усмехнувшись, бросил Такэда и потер ладонью рассеченную бровь. - Добро пожаловать на землю.
Пеший переход растянулся до самого вечера. Под конец я совершенно одурел от жары и усталости и шел как заводная кукла, механически переставляя ноги. Клэр ехала на моем хребте. Она то и дело проваливалась в тяжелое горячечное забытье, и тогда мы делали короткие передышки, чтобы обтереть ее раскрасневшееся лицо и огненный лоб теплой водой из фляжки.
Наконец, Такэда остановился и, сбросив с плеч сумку, указал куда-то вверх.
- Пришли. Либерти, ковбой. Здесь нам с тобой устроят холодный душ, девочек, мягкую постель и роскошную жрачку. Ну... душ - так уж точно.
Я задрал голову и едва сдержал нервный смех. Пустошь умела удивлять. Она не терпела человеческой жизни - грызла ее, давила, рвала на части. И жизнь, сопротивляясь пустоши, принимала самые невероятные формы.
По гребню крутой песчаной насыпи, возникая из ниоткуда и убегая в никуда, тянулись рельсы. А на рельсах стоял состав - длинный, вагонов, наверное, в двадцать. Он был невообразимо старым - и он определенно был жилым. Растрескавшиеся и потемневшие от времени дощатые стены его неведомые обитатели прикрыли неровными железными листами. На окна навесили решетки. Откуда-то из глубин огромного паровоза, больше всего походившего на невообразимо раздутого стального кита, раздавалось мерное тарахтение электрогенератора.