- Эван и Леонард тоже каждый день приезжают в больницу, узнают, как ты, но в палату не заходят, потому что по требованиям безопасности в ней может находиться только один посетитель, а они правильно понимают, что я даже на минуту не уступлю им своё место.
Дориан вновь взглянул на монитор, теперь на нём отражалось, что пульс Леона был равен шестидесяти девяти ударам в минуту.
- Лео, почему же ты не можешь подать мне знак, что я должен сделать, чтобы ты пришёл в себя? Я бы из кожи вон вылез, но сделал это. Но ты молчишь… Знаешь, только тогда, когда ты… заснул, я понял в полной мере, что значит – одиночество сводит с ума. Мы же всегда были вместе, с самого начала, с того момента, когда перестали быть одним… человеком, организмом? Я не знаю, как это правильно сказать, но я думаю, что ты меня понимаешь. Ты ведь сам когда-то говорил мне: я – это ты, ты – это я, мы одно целое. И сейчас мы тоже вроде как рядом, я могу взять тебя за руку, но это не то, этого чертовски мало. Твои глаза закрыты и поэтому и в моём мире тоже темно.
Дориан покачал головой, подтверждая то, насколько невыносимо ему было без близнеца. Ни в одном языке мира не было достаточно слов, чтобы описать то, что он чувствовал.
Он молчал несколько минут, а затем опустил глаза и несмело произнёс:
- Я вспомнил, что есть кое-что, что мы с тобой не обсудили. Просто не успели. И я не уверен, что у меня хватит духа рассказать тебе об этом, когда ты будешь смотреть мне в глаза, но я хочу быть честным с тобой, пусть мне и страшно, и стыдно.
Дориан тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, и продолжил:
- Надеюсь, ты не возненавидишь меня за это, потому что я ведь знаю, как ты относишься к этому, но я сделал это, а значит, должен иметь смелость, чтобы признаться.
Младший Ихтирам вновь замолчал. Тяжело было признаваться в том, что так задевает самого родного человека, пусть даже сейчас он и не мог показать об этом вида.
- Начну, пожалуй, так – у меня для тебя новость, которая тебя точно порадует. Я убедился в том, что я точно не гей. Не знаю, что у меня с ориентацией, может быть, она у меня вообще никакая, но точно не нетрадиционная. Можно выдохнуть, да? Весь мир оказался неправ и ему придётся обломаться. Вот только… тебе точно не понравится то, каким способом я выяснил то, что мужчины меня не привлекают, потому что… я понял это опытным путём. Помнишь тот вечер, когда я угрожал застрелиться, если ты не завяжешь с дурью? – Дориан украдкой поднял взгляд к лицу старшего. – В тот вечер, уйдя из дома, я просто кипел от злости на тебя, мне… хотелось сделать что-то назло тебе, что-то такое, что точно ранит тебя. И… я достаточно легко придумал, как мне отомстить. Сейчас говорю это и самому смешно и жутко с себя, но на тот момент я был обижен, в моей крови была огромная доза метамфетамина, которую я отнял у тебя, и мне казалось, что я всё делаю правильно. Леон… я поехал в гей-клуб. Снял там первого попавшегося парня и отсосал ему в туалете.
Дориан замолк, опустил глаза к рукам близнеца и в удивлении распахнул их. Пальцы Леона подрагивали, будто пытались начать двигаться после долгого оцепенения, особенно заметно это было на тех пальцах, которые не были закованы в гипс.
Не сводя взгляда с рук брата, совсем не моргая, младший продолжил свою исповедь:
- А потом мне встретился Рабан Адлер, и я уехал с ним. Мы переспали. Мне казалось, что если я буду вести себя так, сделаю то, чего никогда бы прежде не сделал, мне станет легче, но на утро мне стало противно от самого себя, от одной мысли о том, что я провёл с ним ночь, а вдобавок он потребовал продолжения. И смех и горечь всей этой ситуации в том, что ему я отказал, но потом, сбежав от тебя в Берлин, продолжил свои попытки стать геем.
Движения пальцев стали ярче, отчётливее, слегка двинулась и вся левая рука, дрогнули губы. Это было необъяснимо, но даже в коме Леон не смог проигнорировать рассказ близнеца о его гомосексуальных похождениях, слишком эта тема была для него острой.
Дориан совсем перестал дышать от радостного шока. Леон отреагировал на его слова, не смог не сделать этого. В груди бушевали пламя и искры предвкушения долгожданного чуда и страх того, что оно всё же не свершится.