Я застываю. Так вот почему она разоралась: у меня выдался выходной, а значит, меня надо напрячь по полной. Надо использовать каждую драгоценную минуту. Учиться, учиться, учиться — как мне это надоело.
Экзамены... да, я помню. Они еще не сданы.
Я сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Моргаю несколько раз, отвернувшись к шкафу. Делая вид, что занята одеждой. Если бы душа была хрустальной, у меня она превратилась бы в пыль уже давным-давно. А может... я уже состою из одной только пыли?
— Позавтракай и садись за учебу, пока никто тебе не мешает, — командует мама. — Пока Лиса в школе, а Арсений в университете. Тебе же лучше удается сосредоточиться, когда их нет дома, вот и используй это время. Учись.
Она почти успокоилась, но в голосе всё еще присутствует раздраженные нотки. Мама нервничает и заставляет испытывать стресс и меня. Когда уже она научится жить в гармонии и оставит меня в покое?
Я не отвечаю, а просто без слов делаю то, что она велит. Я просто превратилась в камень. И пусть считает, что я обиделась. Мне просто жизненно необходимо помолчать, побыть в тишине с собой.
Господи, я не могу так больше! Меня мало. Мало, чтобы справиться с ней.
С каждой такой ссорой во мне что-то погибает. Наверное, вера в хорошее. И вера в нормальные отношения. Они существуют?
***
Мама с пустым ведром входит в дом, когда я к обеду чищу овощи, и, наконец, замечает, что помыла я не всё, а уже начала чистить кожуру картофеля.
— Почему сразу морковь не помыла? Мне придется дважды выходить выливать воду.
Ну да, грязную воду мы выливаем на улицу. Прошлый век, знаю, но засорять раковину ни в коем случае нельзя — папа будет бушевать.
— Ты говорила только про картофель, — напоминаю я ей о том, о чем мне она сама полчаса назад просила, отвлекая от заучиваний ответов на экзаменационные вопросы. Ни про какую морковь речи не было.
— Могла бы и сама догадаться, я же суп варю, — бурчит мама, набирая воду в раковине, вероятно, для мытья моркови.
Я тщательнее прячу свое раздражение, я мирюсь с подобным недовольством всю жизнь.
— Я откуда должна была знать, что ты варишь? Я мысли твои не читаю. — Я стараюсь не выходить из себя, но это так трудно.
— Лера, тебя ничего не заботит. — Когда она выливает воду в чашку с морковью, её действия чересчур резки и неаккуратны, я понимаю, что и она прилагает некоторые усилия, чтобы не наорать. — Ты как будто живешь в стеклянном футляре. Никак не помогаешь мне по дому, варить еду не умеешь. Как ты одна жить собралась?
— Как-нибудь проживу, не волнуйся. Научусь готовить, — отвечаю я твердым голосом, умалчивая крутящуюся в голосе мысль о том, что двух хозяек на кухне быть не должно. Я хочу готовить на своей кухне, а эта — не моя. И я даже притрагиваться к чужой зоне не хочу. Всё, что лежит в шкафчиках, тоже не мое. Не знаю, откуда берется это неправильное чувство. Быть может, мой разум все еще помнит тот случай, когда мама меня отругала за порчу продуктов, а ведь я просто хотела поэкспериментировать и сделать что-то вкусное. Разве неудачная кулинарная задумка повод повысить на меня голос и обвинять в расточительстве? Вот именно, с тех пор я и стараюсь ничего особенного не готовить: фруктовое смузи иногда или домашние конфеты из изюма и семечек, и никаких манипуляций с тестом и сложными блюдами.
— Дочисти и начинай мыть полы, — подводит итог мама, и я опять ловлю в уме старую, изношенную мысль, что она почти постоянно говорит со мной в повелительном ключе.
— Ага, — повинуюсь я безропотно, мыча под нос и кладя очередную очищенную картофелину в чан с водой.
Потом я ненадолго езжу в город, чтобы принять заказанную кровать. Оплачиваю только за доставку и оставляю коробки неразобранными: у меня нет лишних денег на сборку. Сама позже соберу или попрошу папу: он любит возиться с таким.
А вечером приходит с работы отец. Мама увлеченно читает статьи в интернете, сидя на кухне. Брат и сестра в своих комнатах.
— Кто сюда постоянно воду разливает? Каждый раз убираю! — И вытирает тряпкой вокруг крана в умывальнике.
Я вздыхаю, потревоженная негативным высказыванием, врезавшимся прямо в мозг. От этих слов мое настроение вмиг угасает. Папа хоть раз может к чему-нибудь не придраться?
— Как будто специально. Никто, папа, специально это не делает.
— А вот кажется, как будто кто-то нарочно... Убираю, убираю. — Выжимает тряпку и снова проводит по окрестности крана. — Ну, кто так делает?
И я не выдерживаю:
— Я! Я это делаю. Мне же нравится разбрызгивать всю раковину!
Я насыпаю в глубокую чашку орехи и иду в зал, сажусь перед телевизором. А через несколько минут приходит папа и забирает из моих рук пиалу с фундуком, я возмущаюсь тихо, а он с серьезным лицом профессора говорит: