«Ночью я все равно никого не найду в этих песках. Подожду утра».
Гедиминас сел, отпил глоток теплой воды из фляги и лег навзничь. Они лежали рядом, два непримиримых врага. Гедиминас смотрел на небо, усеянное крупными звездами. Такие же звезды были зимой, когда он лежал раненый на снегу, чувствуя, как в жилах стынет кровь. Тогда стояли страшные холода: даже небо сковал мороз. Мерзлая земля тряслась от разрывов артиллерийских снарядов, без передышки стрекотали пулеметы и автоматы. Одна за другой в небо взмывали ракеты, озаряя белые оледеневшие поля, и на миг возникали из мрака поднимающиеся и падающие фигуры атакующих солдат. Мороз сковывал дыхание, обжигал лицо. И Гедиминас с ужасом думал, что может умереть не от раны, а просто замерзнуть. Все чаще накатывали дурманящие волны дремоты и усталости; хотелось закрыть глаза, заснуть. Но Гедиминас знал, что тогда он больше не проснется и он полз из последних сил, обдирая шинелью жесткий, сверкающий в свете ракет снег, пока его не подобрали санитары. Они тащили его спотыкаясь, громко пыхтя, а ему чудилось, что мать несет его совсем маленького, вздремнувшего у горящей печки, в постель, что в огне жарко трещат дрова и в избе пахнет дымом. По полю действительно разносился запах дыма, это горел подбитый танк. У войны были свои запахи.
Гедиминас взглянул на летчика. Летчик лежал неподвижно и безмолвно, словно обгоревший мешок с тряпьем. Может быть, он умер? Гедиминас притронулся к его руке: она была какая-то странная (вроде коры дерева), но еще теплая, и Гедиминас нащупал неровные удары пульса.
Смерть очень близко подошла к Мартинасу; она нагло улыбалась, покуривая сигару. Мартинас всмотрелся получше и увидел, что смерть была в форме полковника авиации. Мартинасу захотелось побеседовать со смертью; вблизи она почти не казалась страшной.
Мартинас (тихо):
— Полковник Шварц, почему вы убили меня?
Полковник Шварц (спокойно, затягиваясь дымом):
— Ты заблуждаешься, доблестный кавалер рыцарского креста. Тебя убил человек, на шлеме которого — пятиконечная звезда.
— Ложь, господин полковник. Он только защищался, потому что сперва я хотел его убить. Это вы сделали убийцами меня и тысячи моих братьев, это вы посадили меня в самолет и заставили уничтожать города и людей, которых я даже не знал в лицо.
Полковник Шварц (раздраженно):
— Тише, тише, парень. Не забудь, с кем говоришь. За оскорбление начальства пойдешь под военно-полевой суд. Пиф-паф! — и тебя не станет.
Мартинас (равнодушно):
— Наплевать мне на вас и на ваш суд. Я и так скоро умру. От ран или от жажды.
Полковник Шварц (услужливо):
— Мартин, может быть, предложить тебе пильзенского пива? Может быть, сыграем в покер?
Мартин:
— Я хотел бы помочиться в ваше пиво, господин полковник.
«Мне послышалось, что он что-то бормочет, — подумал Гедиминас. — Но это, наверное, море шумит, и больше ничего».
Он снял шлем, подложил руки под разламывающуюся голову и слушал, как волны медленно бьются о влажный берег.
6
Надвигался вечер, а Хильда все еще шла по дороге, сама не зная куда. Пусто и безлюдно было вокруг. Все меньше брошенного имущества валялось в кюветах, но людей тоже не было. Однажды ее обогнало несколько грузовиков с русскими солдатами. Запыленные солдаты, увидев ее, что-то кричали и смеялись, но она ничего не слышала.
Грузовики умчались, оставив в воздухе запах бензина, и дорога снова была пуста. Хильда проходила мимо усадеб; двери домов стояли на запоре, из труб не шел дым, и нельзя было понять, есть там кто-нибудь или нет. В конце концов какое ее дело. Гудение колокола смолкло в ее голове; она стала равнодушной ко всему. Изредка она останавливалась и любовалась своим ожерельем, которое переливалось в лучах заходящего солнца.
Хильда устала; все сильней хотелось есть. Временами от голода сводило живот и подташнивало. Тогда она садилась на край кювета, срывала пыльную, увядшую землянику и совала ее в рот.
Вечером она подошла к небольшому хутору. Постройки были из красного кирпича, крепкие на вид. Двор обступили вековые тополи; тихо шепталась их листва. Из трубы дома вился жидкий, голубой дымок, а немного поодаль, на нескошенном лугу, паслась корова, она жадно щипала сочную, росистую траву. Корова была пестрая, жирная, с громадным набухшим выменем. Дым из трубы пахнул шкварками.
У Хильды закружилась голова от этого запаха. Ни минуты не рассуждая, она свернула с дороги, вошла во двор и принялась стучаться в дверь дома. Дверь была крепкая, дубовая. Хильда стучалась настойчиво, изо всех сил колотила кулаками, но никто не спешил открывать дверь. Устав и отчаявшись, она отступила на несколько шагов и увидела, что за окном мелькает человеческая тень и кто-то следит за ней из глубины комнаты.