Хильда доела кашу, разочарованно посмотрела на дно котелка, вычистила пальцем края, где еще оставалось немного каши, и облизала палец.
— Приходи вечером, — сказал солдат. — Еще получишь.
Хильда поставила на кухню пустой котелок, сняла с себя ожерелье и протянула его повару.
— Бери.
Повар покачал головой.
— Ничего мне не надо.
Хильда поплелась дальше, перешагивая через кирпичи и мусор. Она не спешила никуда, потому что некуда было спешить. В ее памяти, словно сквозь дым, выплыла картина рушащегося дома. Дым постепенно рассеялся, открывая забытое, и она с криком побежала к дому, в котором раньше жила. Ее мать лежит в комнате. В небе гудят самолеты. С воем падают бомбы. Дрожит дом. Скоро рухнут стены. Скорей, скорей, еще можно ее спасти!
Еще не поздно! Только бы успеть…
Она миновала развалины ювелирного магазина, потом башню церкви, торчащую посреди обломков, задыхаясь, остановилась перед руинами дома и только тогда поняла, что бежала напрасно, что матери уже нет. Закопченные руины смотрели на нее черными глазницами окон.
Ничего больше нет. Ничего. Только искрошенный кирпич и пепел.
Хильда сорвала с шеи ожерелье и швырнула его в обгоревшую стену дома. Цепочка лопнула, жемчуг посыпался в обломки. Она закрыла лицо дрожащими худыми руками и заплакала. Она плакала долго, всхлипывая, как обиженный ребенок, и ветер разносил по городу печальное эхо ее плача.
10
В погребе стояли бочки из-под капусты; раньше хозяин держал тут мясо, капусту, картошку и другие продукты, чтобы они не портились от тепла. Теперь погреб превратился в отличный блиндаж. Однажды снаряд разорвался перед медпунктом, выбил дыру в стене, но жертв не было. Все чаще падали на землю тронутые изморозью листья; они устилали весь двор, в который влетали обрызганные грязью виллисы, полные офицеров.
Гедиминас часто встречал во дворе Роземари. Однажды она пригласила Гедиминаса к себе.
— Сегодня день моего рождения, — сказала она.
Он побрился перед осколком зеркала, вытер лицо одеколоном, тщательно причесался и расправил складки гимнастерки. Его рука уже успела зажить, а боли в голове прекратились.
Сильно волнуясь, он открыл вечером дверь к Роземари. В кухне гудел огонь. Было тепло. Раскрасневшаяся Роземари подбежала к нему. Веснушчатый нос девушки усеяли росинки пота. Она была в красном шелковом платье с вырезом.
— О, вы все-таки пришли! — воскликнула она. — Как хорошо! Идите в комнату. Идите. Не будьте уж таким несмелым. Ведь вы — солдат. Ну, марш!
В комнате на белоснежной скатерти стоял пирог, сплошь утыканный разноцветными свечками, какие зажигают на елке под Новый год. Рядом с пирогом высилось несколько бутылок с длинными горлышками, а у каждой тарелочки стоял бокал. Над столом светила огромная керосиновая лампа с абажуром.
Гедиминас поздоровался с сестрой и отцом Роземари. Старик был в темном костюме и белой сорочке. Он курил фарфоровую трубку с крышкой. Его усы порыжели от табака. На Гедиминаса он смотрел чуть свысока, подозрительно и с недоверием. Сестра Роземари, в черном платье, вообще избегала смотреть на Гедиминаса. Она казалась восковой фигурой, убежавшей из музея. От нее несло валерьянкой.
Когда все сели за стол, Роземари зажгла свечки. Гедиминас сосчитал их: восемнадцать.
Старик молча налил всем вина. Роземари подняла бокал и, улыбаясь, чокнулась с Гедиминасом; тихо звякнуло стекло.
— За вас, — сказал Гедиминас.
— Спасибо.
— И чтобы скорее кончилась война.
Они выпили. Старик пил медленно, смакуя, потом поставил на стол пустой бокал и утер платком губы.
— Война для нас уже кончилась.
Гедиминас впервые услышал его голос, низкий и хриплый.
— Почему?
— Немцы давно проиграли войну.
— Битвы еще идут.
— Они проиграли войну, начав ее, — повторил старик. — Кто неправильно воюет, тот проигрывает.
— Что вы сказали? Я не понял.
— Все было глупо. Глупые идеи величия. Бессмысленное стремление завоевать весь мир.
Роземари насупила светлые брови.
— Папа, не говори про политику… Я повешусь от всего этого. Сегодня мой день рождения, я хочу, чтоб мне было весело! Лучше выпьем вина. Незачем отравлять жизнь разговорами, которые ничего не меняют.
Старик замолк.
Вино было сладко-кислое. Роземари положила Гедиминасу на тарелку кусочек пирога. Громко потрескивали свечки, отсветы пламени плясали на стенах комнаты. Ритмично тикали часы, они, казалось, останавливались, когда снаружи доносились далекие взрывы. Дом начинал дрожать; керосиновая лампа раскачивалась.