Если Кусков олицетворял в международном отделе крестьянскую сметку, то Загладин - рафинированную интеллигентность. Безупречное владение несколькими иностранными языками в сочетании с беспримерной работоспособностью, уравновешенным характером и цепкой памятью помогли ему быстро выдвинуться, а добрый нрав - завоевать всеобщее расположение.
Надо отдать должное Пономареву. Все его замы были людьми незаурядными. Анатолий Сергеевич Черняев, став помощником Горбачева по международным делам, может считаться если не соавтором, то по крайней мере "членом авторского коллектива нового политического мышления". Надо обладать редкостной самодисциплиной, чтобы с юных лет и до старости вести дневник, в том числе на фронте. Долгие годы, когда Черняев трудился на Старой площади в роли помощника секретаря ЦК, а затем зама, у него не было никаких шансов опубликовать свои записи, так что это был заведомо сизифов труд. Зато в последние годы Анатолий публикует книгу за книгой, воскрешая минувшее, как он его увидел.
"30 лет на Старой площади" - так назвал свои мемуары еще один заместитель Пономарева Карен Нерсесович Брутенц. Мало кто у нас может соперничать с ним в знании и, что еще важнее, в понимании проблем необъятного "третьего мира", которые были в его "ведении" в международном отделе. Мы с ним земляки и одногодки, в чем-то со схожими судьбами.
Любители "жареного" будут, вероятно, разочарованы тем, что я не говорю ничего, скажем так, пикантного об этих людях. Разумеется, все они, как и сам автор этих воспоминаний, не лишены недостатков. Будь я подвержен приступам злословия, мог бы сказать, что Загладина за спиной уличали в склонности "утилизовать" чужие мысли, Черняева - в сексуальной озабоченности, а Брутенца - в сварливости и амбициозности. Но эти "грешки" во много раз перекрываются бесспорными достоинствами моих многолетних коллег. Мы с ними не были закадычными друзьями, я не бывал у них дома и не приглашал к себе, но с годами все больше ценил общение с этими умными и порядочными людьми. Мы, можно сказать, слеплены из одного "социального теста" и принадлежим к одному клану "шестидесятников".
Десять туров консультативной встречи в Будапеште были, помимо прочего, школой красноречия. Сегодня имена многих тогдашних лидеров компартий преданы глухому забвению. Тогда они были у всех на слуху, хотя бы потому, что торжественно назывались в списке почетных гостей наших съездов и выступали с приветственными спичами. Просторный зал отеля "Геллерт" пустел на две трети, пока какой-нибудь малоизвестный коммунистический деятель занудно зачитывал заготовленный заранее текст. Зато сбегались послушать популярных ораторов. Итальянца Джанкарло Пайетта, поражавшего широтой познаний и пленявшего мягким юмором. Немца Герберта Миса, чьи выступления отличались обилием информации и глубиной анализа. Араба Халеда Багдаша, пламенного ритора, разоблачавшего происки империализма и "недоумие китайских товарищей". Американца Юджина Дениса, производившего впечатление не одним красноречием, но также элегантным внешним видом; его белая битловка была в тот момент "криком моды", и молодые люди из нашей референтской команды побегали по будапештским магазинам в поисках вожделенного наряда.
Свое описание будапештской встречи завершу несколькими фрагментами написанной мной тогда шуточной поэмы. При скромных поэтических достоинствах она неплохо передает атмосферу, которая там царила.
Потомок! Для тебя, дружок,
Я взялся за перо, как прежде,
Чтоб Встрече подвести итог
Консультативной в Будапеште.
О, Будапешт, краса Дуная!
Стоял одиннадцать веков,
Такого сборища не зная,
Сюда сегодня прибывают
Посланцы всех материков.
Мы слышим лай из Вашингтона,
Пекин не устает нас крыть,
Им вторят реваншисты Бонна,
Но, как заметил Корионов*,
Плевками солнца не затмить.
И пусть не злятся в Бухаресте,
Нас в темных замыслах виня,
Хотим лишь мы, собравшись вместе,
Поговорить о дате, месте,
А также о повестке дня.
Нет, наша цель не отлученье,
И собрались мы не за тем.
Мы добиваемся сплоченья
При коллективном изученье
Всех актуальнейших проблем.
*
Побросали все чаи и кофеи,
Распахнули все блокнотики свои.
С кулуаров народ в залу повалил,
Выступает Никулеску-Мизил.
Не осталось в коридорах ни души,
Застрочили вперебой карандаши,
А иные повскакали даже с мест
Заявляет он двенадцатый протест.
Выступает осужденья супротив,
Повторяет свой излюбленный мотив:
- Если будете касаться КПК,
Мы дадим отсюда трепака.
И скажу я вам как братьям брат:
Нетерпим для нас ничей диктат.
Я обижен здесь сирийским братом,
Потому вам ставлю ультиматум.
Так нам всем Никулеску грозил,
Никулеску, который Мизил,
И, сказав под конец "мульцумеску",
Наконец-то ушел Никулеску.
*
Острова, острова ... Шум прибоя, лагуны, бананы...
Для романтиков моря вы вечный приют и кумир.
К вам стремятся душой бригантин боевых капитаны,
А порою, как Корсика, вы изумляете мир.
Острова, острова... С детства снился нам пик Монте-Кристо.
С Кубой связан волшебный, хотя и недолгий наш сон.
В Будапеште узнали и надолго запомнят марксисты
Славный остров Гаити и роковой Реюньон*.
*
Пишем в день по телеграмме,
Но не папе и не маме,
А, волнуяся слегка,
Информации в ЦК.
"Заседали нынче ночью.
Председатель был Комочин**,
Выступали делегаты,
Говорили - очень рады,
Очень рады этой Встрече.
Отмечали в каждой речи,
Что у всех у них одно увлечение,
Что горою все стоят за сплочение".
***
Еще не завершилась встреча,
Еще речей лилась река,
КВ - заботою отмечен
Уже летел на ПКК.
Лежала впереди София,
В ней - ожидания большие.
Маячил побоку Белград
Ревизьонистов стольный град,
Догматиков оплот, Тирана,
Чуть выступала из тумана.
А позади был Будапешт
Столица сбывшихся надежд,
Очаг повторного рожденья
Единства, силы комдвиженья.
После года упорной и неблагодарной работы, кое-как склепав наконец подобие нового своего Манифеста, коммунисты собрались в Москве за самым, вероятно, большим прямоугольным столом в мире, поставленным вдоль стен огромного Георгиевского зала Кремля. Если в Будапеште "консультировались" 67 партий, то на Совещание съехались уже 75. В течение почти двух недель (5-17 июня 1969 г.) генеральные секретари произносили свои монологи, а редкомиссия устраняла вновь возникшие к тому времени (в основном - в связи с подавлением Пражской весны) разногласия. Наконец документ принят, Леонид Ильич выступил на банкете с тостом, подчеркнув выдающееся значение нового этапа сплоченности комдвижения. И что осталось?
Сказать, что у меня было в то время ощущение бесполезности всего этого грандиозного, дорогостоящего предприятия, нельзя. Такая оценка во всей ее беспощадности пришла позднее. Но уже в то время и мне, и большинству моих коллег было очевидно, что достигнуть главной цели, которая ставилась перед совещанием, не удалось. Его итогом стал не апофеоз интернациональной солидарности, а раскол МКД, теперь уже закрепленный документом, под которым не стояла подпись крупнейшей коммунистической партии - китайской. Сталин считал, что пролетарская солидарность будет существовать и без формальных уз, как обходятся без брака многие семейные пары. Но, просуществовав в таком состоянии по инерции два десятилетия, МКД все-таки начало распадаться.
Последней отчаянной попыткой помешать этому стала Конференция коммунистических и рабочих партий Европы 1976 года. Ей предшествовало столь же долгое и муторное, как в Будапеште, "сидение" над проектом Итогового документа в Берлине. Поехав в столицу ГДР той же командой, мы встретились со многими старыми своими знакомыми - французом Канапа, итальянцем Росси, испанцами Мендесона и Аскарате, румыном Шандру, венгром Хорном. На сей раз секретари не пожелали тратить год жизни на бесконечные дебаты и свалили это дело на своих замов. Благодаря этому берлинские консультации отличались большим демократизмом, чему в немалой мере способствовал искусный председатель заведующий международным отделом ЦК СЕПГ Пауль Марковский. Худощавый, веснушчатый, с ежиком рыжих волос и быстрыми зелеными глазами, Пауль дирижировал собранием, умело используя возможности ведущего: объявить перерыв на кофе или отложить работу на другой день при первых признаках затевавшейся ссоры, поручить рассмотрение спорного вопроса специальной комиссии или подкомиссии и т. д. Практически все организационные вопросы, не говоря уж о содержании документа, наши немецкие коллеги согласовывали с Загладиным и мною, представлявшими в Берлине КПСС.