Одна теперь отрада у старика – Витька, внук от средней дочери. Белоголовому мальчишке от матери шлепки попадают – то ногу доской прищемит, то палец порежет. Дед Иван всегда прикрикнет на дочь, а внука позовет, погладит по голове…
– Вострый малый растет. В мотористы метит, шельмец. Прокатился до Воронежа – «на катер хочу!» и все тут! Ну что ж, пусть будет катер, теперь хоть на спутник садись – час добрый. А только и лодку стоящую сделать – это, брат, не цигарку с донником выкурить. Уметь надо! Все уметь надо – и лодку, и ракету.
При этих словах дед Иван оживляется, рассказывает, какой «корапь» соизладил Витька для школы и на что потребил премию, выданную дедом по этому случаю:
– Топор купил, шельмец… Ничего топоришко, как раз по руке. «Твоим, – говорит, – дедушка, нельзя работать. Ценность – беречь надо». Поди ж ты – ценность! Понимает…
– Да, вострый малый растет, – соглашается Кочет, – правильный малый.
Перевозчик тоже хвалил белобрысого Витьку. Потом старики просят у Гаврилыча «с донником напоследок». Закуривают и расходятся по домам.
Все засыпает – и речка, и лес на берегу. Только движок сонно бубнит на водокачке, и сыч кричит под обрывом. У берега пахнет тиной, намокшим деревом и рыбьей слизью. Споласкиваешь лицо теплой, как парное молоко, водою и идешь на сеновал. Часа три спать придется. С первыми петухами надо подняться, стараясь не потревожить сонных гусей, нащупать удочки и – к реке, к лодкам…
Сухие зарницы над лесом сулят добрую, тихую погоду.
Висит на стене потертый, линялый рюкзак. Терпеливо ждет испытанный друг, когда кончатся городские мои дела. Ждет дня, когда сниму с гвоздя его и мы пойдем в магазины. Будем покупать зубастые синеватые крючки, тяжелые пачки с патронами, нехитрые подарки для стариков. А потом – стук колес, ожидание катера на бывшей петровской верфи, старые дубы и копны на крутых берегах.
– А, явились! – всплеснет руками седой перевозчик Федор Палыч. – Ну, ну! Сено в этом году душистое и клев подходящий…
Идут люди к Ленину
В музее В. И. Ленина за воскресенье побывали 15 000 экскурсантов
Дверь не закрывается. Дверь не успевает закрываться. Идут и идут… Три белые ступени стерты людьми. За год миллион человек.
В эти дни особенно много людей. Идут и идут. Матросы идут, девушка с белым цветком на платье. Брезентовая куртка парня, рубашки школьников, фигура приезжего в ватнике. Вот группа туристов, солдаты, отец с ребенком. Седые, двадцатилетние… Целый день будут идти.
Пойдем с кем-нибудь рядом. Ну, хоть бы с этими двумя мальчишками. Им вместе лет двадцать пять. Сняли шапки у входа. Держатся за руки. Остановились… Это, конечно, не первая встреча. Они уже хорошо понимают, почему на площадях, на самом почетном месте стоит этот памятник. Но, может быть, первый раз в жизни так долго молчат и молчат… Один отыскал руку другого и чуть коснулся… Разве могут мальчишки словами сказать, почему непривычно забилось сердце. Целая жизнь впереди. Много поймут и узнают. И не раз еще так же вот сильно забьется сердце…
Родился человек на земле. Родился и умер, как все. Вот его детский портрет и табель с отметками… А вот знамена с черными каемками и скорбные лица на фотографиях. Две даты – рождение и смерть. А между ними – жизнь. Жизнь, которую нечем измерить и не с чем сравнить. Никто на земле не горел так ярко, никто на земле не сделал так много. У этой жизни люди идут учиться.
Очень просто жил человек. Вот пальто и ботинки. Просто не верится, что это ЕГО. Вот коса, котелок, вот страницы с бисером строчек. Вот комната его… У входа двое людей с нерусской речью. Стоят рядом, как те мальчишки. Спросим, откуда приехали.
– Я из Германии, Эрнст Эгер. Был в Таллине. В Москву прилетел на день, чтобы побывать здесь…
Объясняться нам помогает Антонин Серб. Он из Праги летит в Кабул. Выкроил время и прямо с аэродрома сюда… Впечатления? Чех обводит глазами зал, ищет нужное слово:
– Понимаете, очень людовий… Как это по-русски… Очень человечный был…
В девятнадцати залах – большой человеческий университет. Каждому есть тут чему поучиться, над чем-то подумать, что-то понять. А эта деревенская женщина? Ей семьдесят, не меньше. Учиться уж поздно. Что ее привело?
Знакомимся. Проценко Ольга Петровна приехала к дочери. Приехала вчера белгородским поездом.
– И сразу в музей?
– Вот, вместе с дочкой… – старуха поправляет платок, смущается окруживших людей, – боялась помереть, не повидавши. Батя мой ходоком к нему ездил…