Водитель пикапа дал задний ход, потом нажал на газ. Машина дернулась назад, потом вперед, тараня меня, как машину с резиновым ободом в парке развлечений.
Я почувствовала, как «фольксваген» оторвался от земли в коротком полете, закончившимся в ирригационной канаве, в которую он плюхнулся, подняв кучу брызг. Я едва не откусила себе половину языка, когда приложилась сначала к подголовнику, а потом — к приборной доске.
Я приложила руку ко рту и проверила, на месте ли все зубы. Машина, кажется, немного поплавала, прежде чем опуститься на вязкое дно. Канава была только метр глубиной, но обе дверцы распахнулись, и грязная вода наливалась внутрь.
На обочине дороги мой противник вышел из машины с монтировкой в руках. Может быть, он решил, что размозжить мне голову будет убедительней, чем пустить в нее пулю.
Он был крупный мужчина, белый, в солнечных очках и бейсболке. Мяукая в панике, я нашарила в сумке пистолет и выкатилась из машины. Нагнулась, прячась за машиной, и послала патрон в патронник. Пристроила ствол пистолета на крыше и выровняла обеими руками.
К своему удивлению, я увидела, как мужчина положил монтировку в кузов, сел за руль и захлопнул дверцу. С пассажирской стороны к стеклу был прикреплен листок бумаги. Как на проверке зрения, я постаралась прочесть верхнюю строчку. Это была временная наклейка с продажи подержанных машин. Кажется, на мгновение я увидела лицо, рассматривающее меня, потом зарычал двигатель, и машина отъехала. Что-то у меня с этим лицом ассоциировалось, но у меня не было времени анализировать. Навалилась боль, и я почувствовала приближающуюся темноту, сузившую поле моего зрения в длинный узкий тоннель с ярким пятном дневного света в дальнем конце.
Я сделала глубокий вдох, чтобы голова прояснилась, и бросила последний взгляд на уезжающий на север пикап.
В южном направлении проехали две машины. Водитель второй машины, старенького «форда»- седана, кажется, заметил в канаве полузатонувший «фольксваген». Он остановился и дал задний ход. Адреналин накрыл меня волной, и я начала дрожать. Все закончилось. Я поймала себя на том, что реву в голос, от боли, от страха, от облегчения.
— Вам помочь?
Пожилой мужчина съехал на обочину и опустил стекло. Смутно я подумала, что он стирает следы шин «доджа», но на гравии все равно, наверное, не осталось следов. Ну и черт с ними.
Я спаслась, и это единственное, что меня волновало. Я убрала пистолет в сумку и, пошатываясь, перешла через канаву. Вскарабкалась на дорожную насыпь, скользя по грязи.
Когда я подошла к машине, старик оглядел шишку у меня на лбу, всклокоченные волосы, размазанную по лицу кровь и насквозь мокрые джинсы. Я вытерла нос рукавом, заметив полоску крови, которую я приняла за слезы. Меня покачивало. Я чувствовала шишку размером с гусиное яйцо, выступающую из середины моего лба, как внезапно выросший рог.
Боль громыхала в голове, и подступала тошнота. Я заметила, как увеличилось беспокойство мужчины, когда он увидел, в каком я состоянии.
— Сестренка, да тебе совсем плохо.
— Не могли бы вы вызвать сюда дорожный патруль? Меня только что столкнули с дороги.
— Да, конечно. Но, может, сначала отвезти тебя куда-нибудь? Кажется, тебе нужна медицинская помощь. Я живу недалеко.
— Со мной все в порядке. Мне просто нужен эвакуатор…
— Послушай, юная леди, я позвоню шерифу и эвакуатор тоже вызову, но я не оставлю тебя стоять здесь на дороге.
— Я не хочу бросать свою машину.
— Машина никуда не денется, и я тоже, если ты не сделаешь, как я говорю.
Я колебалась. «Фольксваген», похоже, накрылся. Весь зад был сплющен, правое крыло смято.
Вся машина и так была покрыта бесконечными выбоинами и вмятинами, бежевая краска окислилась до белизны, подчеркнутой ржавчиной. Эта машина была у меня около пятнадцати лет. Мучаясь угрызениями совести, я заковыляла к пассажирской дверце седана.
Я чувствовала, как будто бросаю любимое домашнее животное.
Очевидно, я сильно ударила левую ногу, от колена до бедра, и она уже онемела. Когда я наконец решусь снять джинсы, то должна обнаружить синяк, размером и цветом как баклажан.
Старик наклонился и открыл мне дверцу.
— Меня зовут Карл Ла Рю.
— Кинси Миллоун.
Я уселась, облокотив голову о сиденье. Когда я закрыла глаза, тошнота стала проходить.
Седан выехал на шоссе, проехал на юг метров пятьсот и свернул налево, на узкую дорогу.
Я искренне надеялась, что это не было частью тщательно разработанного плана, и старик не являлся сообщником парня в пикапе. Мне вспомнилась наклейка на окне машины, взгляд, который я бросила на кого-то, разглядывающего меня.
Я осторожно выпрямилась, вспомнив, где я его видела. Стоянка для отдыха, где я съела свой ланч по дороге в пустыню. Там был мальчик, лет пяти, играл машинками. Его отец дремал, прикрыв лицо журналом… белый парень, с большими руками, в рубашке с закатанными рукавами. Теперь я вспомнила, что, вообще-то, видела их дважды. Тот же мужчина пересек темную автостоянку у мотеля, с ребенком на плечах, по пути к автомату с кока-колой. Мороз прошел у меня по коже при воспоминании, как он щекотал мальчика.
В ушах стояли взрывы лукавого смеха, который теперь казался зловещим, как у демона.
Что за наемный убийца, который таскает с собой своего ребенка?
8
Пока мистер Ла Рю звонил в полицию, я сидела в его гостиной на комковатом диване, скорчившись, как складной нож, и борясь со сном. В голове стучало, шея болела, грудная клетка вся была в синяках. Мне было холодно, и я чувствовала себя маленькой, так же, как после аварии, в которой погибли мои родители.
Непонятно почему, мой мозг вернулся к тексту, который я читала в утренней газете: «Пальмы вырастают до 25 метров и могут давать до 150 килограммов фиников. Зрелая пальма дает от 15 до 18 гроздьев фиников. Каждая гроздь, когда финики достигнут размера горошины, должна быть защищена коричневой бумагой от птиц и дождей…»
Чего я больше не могла вспомнить, это где я нахожусь и почему у меня все так болит.
Карл настойчиво тряс меня. Очевидно, он позвонил в больницу, и ему велели привезти меня туда. Его жена, чье имя от меня ускользнуло, намочила полотенце в ледяной воде и обтерла грязь и кровь с моего лица. Я лежала и была завернута в одеяло. Меня заставили подняться и отправиться к машине, прямо в лохматом лоскутном одеяле, как двуногая гусеница.
Когда мы прибыли в больницу, я вышла из ступора достаточно, чтобы назвать себя и дать правильные ответы на «Сколько пальцев я показываю?» и тому подобные вопросы, задаваемые невропатологом, пока я лежала на спине. Потолок был бежевым, шкафы — синими. Привезли портативное рентгеновское оборудование. Сначала сделали рентген шеи, чтобы убедиться, что она не сломана, потом занялись черепом, который, видимо, оказался без трещин.
Потом мне разрешили сесть, и молодой доктор уставился мне в глаза, наши дыхания смешались в странной интимности, пока он проверял рефлексы роговой оболочки, размер зрачков и реакцию на свет.
Ему было лет тридцать, вьющиеся русые волосы отступали со лба ровной горизонтальной линией. Под белой курткой на нем была светло-коричневая рубашка и галстук в коричневую точечку. Его лосьон после бритья пах свежескошенной травой, хотя электрокосилка пропустила пару волосков под подбородком. Не знаю, заметил ли он, что я отмечаю его жизненные параметры, пока он отмечал мои. Давление у меня было 110 на 60, температура, пульс и дыхание в норме. Я знаю, потому что подглядывала всякий раз, когда он что-нибудь записывал. В графе внизу страницы он нацарапал «сотрясение мозга легкой степени».
Я была счастлива узнать, что у меня сохранилась способность читать вверх ногами.