Выбрать главу

— Ева, — понизил я голос, чтобы никто не услышал. — Он же гомосексуалист.
— А это еще доказать надо.
Разговор закончился закатыванием глаз и ёрничаньем друг над другом.
Я развернулся и медленно побрел от учебной. Обнаруженная в кармане последняя пачка сигарет определила мои планы. Я решил сходить в Лондон через портал и купить себе еще — времени вполне хватит, чтобы вернуться к ужину. Не спеша, я спускался к выходу, поздоровавшись с парой служанок, которыми жил Саббат до шести часов, потом они либо уезжали в город, либо уходили в отдельную пристройку для прислуг на ночлег. У парадной лестницы я зашел в общую гардеробную и надел свое пальто, которое висело тут черт-те сколько. Кашемир тяжело и плотно окутал тело, холодя подкладкой. Из-за тренировок я стал больше в груди и руках, поэтому пальто сидело не так свободно, как раньше. В кармане я обнаружил пару монет, старую пачку жвачки и кольцо, которое мне подарила Мириам. В последний раз я его бесцеремонно снял и забыл в кармане.
Приготовившись окунуться в холод октября, я чуть ли не заранее съежился, прежде чем выйти на ветер. Тяжелая дверь Саббата поддалась без скрипа под моей рукой, и я удивленно встал, увидев Еву, Ноя и Реджину.
Притом происходило что-то из ряда вон выходящее: Ева плакала, закрывая рот, Ной держал ее за плечи, но он куда-то рвался, яростно доказывая Реджине на повышенных тонах. Еще более непривычней выглядела Светоч: она была бледна, тоже заплаканная и дрожащими руками пыталась закурить. Ее трясло, но не от холода.

— Этого не может быть! — Как-то твердо, но с нотками истерики, возразил Ной. Казалось, Валльде задыхался.
— Я сама видела своими глазами! Там сейчас Артур… Надо как-то сказать Рэю.
Реджина тряхнула копной волос, а затем, выдохнув, развернулась, все еще держа дрожащими пальцами сигарету. Увидев меня, она даже вскрикнула! Глаза были широкие, испуганные, виноватые. И первый Светоч Саббата, неприступная Реджина Хелмак заплакала. Они замерли на месте, шокировано смотря на меня и открыв рты, будто рыбы, выкинутые из воды.
— Рэй… — Начала Реджина, придя в себя первой.
Я стоял и смотрел на них, понимая, что случилось что-то страшное. Но что? Мозг даже не мог выдвинуть нормальную теорию произошедшего.
 — Мириам…
На имени сестры сердце от страха съежилось до размеров горошины. Перед глазами возник образ палаты и лежащая мать под приборами жизнеобеспечения.
— Она пострадала? Ранена? Ее сбила машина?
— Она… — Реджина будто забыла ответ и начала искать подсказки в серо-коричневых чуть мшистых камнях замка, а затем выдохнула всё не своим голосом. — Ее несколько минут назад нашли мертвой в отеле Ливерпуля. Все указывает на самоубийство. Я только что оттуда с Архивариусами.
Я слышал слова, знал их смысл, но не понимал. В уме не складывалось: «смерть», «Мириам» и «самоубийство».
— Что?
Я почувствовал, как кровь отлила от головы, на лбу момента появилась испарина.
— Что ты сказала? — Снова повторил я.
— Двадцать минут назад Мириам обнаружили мертвой. Полицейские уже на месте. Архивариусы тоже. Я за тобой…
Не желая верить, я замотал головой.
Нет! Не может быть… Не верю!
— Рэй, милый, — Внезапно сдавленно прошептала Реджина и потянулась ко мне.
Этот жест отрезвил меня. Холодный рассудок наконец-то возымел действие, голова прекратила быть тяжелой.
— Я хочу увидеть ее. — Твёрдо ответил я, глядя в серые глаза Реджины.
Она пренебрегла правилами и кинула сигарету на каменный чистый двор Саббата, затем положила руки на мне плечи. Я почувствовал, как она дрожит. Хелмак уже не плакала, в отличие от непрестанно шмыгающей носом Евы.
— Ты уверен? — Голос Реджины был тих.
Но в этом вопросе чувствовалась сталь и ужас несущегося на нас времени. Именно таким тоном спрашивают прежде, чем ты прыгнешь с высоты, поставишь все деньги на зеро, изменишь судьбу или разрушишь ее.
Ты уверен? 
Но ответ сам слетел с губ.
— Нет. Но разве я не должен быть там?

Я шел за Реджиной через портал в Ливерпуль. Торопились. Синяя ветка метро нас мчала на Ватерлоо. С каждой станцией я все больше видел, как неприступней становилась Реджина, все больше закрывалась и становилась серьезней. Уже не казалось, что она способна плакать.