Поэтому я изумилась, что Кевин без спроса положил руку на живот. Это радует, что привыкает так быстро.
— Спит? — Я смиренно вздыхаю, что отец чувствует дочь лучше, чем мать.
— Спит…
И снова эта блаженная улыбка, столь непривычная для Кевина.
— Мне кажется, или еще чуть-чуть и ты засюсюкаешь?
— Ути-пути, какие мы серьезные! Вы только посмотрите на нас: как мы насупили бровки! – Он, смеясь, скорчив смешную рожицу, воркует не с моим животом, а со мной. Я не сдерживаюсь и прыскаю со смеха, одновременно схватив подушку и пытаясь его ударить ей. Но меня перехватывают и обезвреживают поцелуем.
Внезапно Кевин напрягается, а я чувствую легкий магический гул, хотя уверена, не будь я сейчас смертной, то прочувствовала бы его всем телом.
— Что? Мама Реджина проснулась и читает твои пошлые мыслишки?
— Тихо!
Кевин замирает, отстранившись от меня, и явно с кем-то общается через ведьмин зов. Но лицо его серьезно, даже чуть напуганное. Будто черты высекли из камня. Все-таки Кешка изменился: стал опаснее. Раньше я никогда не видела его таким — будто он готов схватить пистолет и начать отстреливаться. Сказать, что я не испугалась — нагло соврать.
— Эй! Что происходит?
Но он не отвечает. Жду. Минута, две… И вот я уже дошла до точки кипения, готовая его крыть русским матом, о том, что он не отвечает, а я сижу, перепуганная до чертиков, но Кевин опережает меня.
— Одевайся! Нас вызывают на совещание.
— Что? Ты же сказал, что все спят.
— Я такого не говорил. Я кивнул.
— А разве это не считается за ответ?
— Прости, не хотел тебе врать. — Он чмокает меня в губы и почти выпрыгивает из постели, устремившись к шкафу. – Вот! Моя футболка вместо твоей. У тебя вещей пока тут нет, так что попользуешься моими футболками.
На кровать летит вещь, только что бесцеремонно вытащенная с полки. Если честно, мне плевать в чем ходить: могу и в старом. Но его спешка меня обескураживает.
— Я никуда не пойду!
— Надо!
— Черт возьми, что за собрание? Почему ты мне соврал?
Кевин оборачивается и смущенно трет шею.
— Сегодня ночью, после того, как ты пела во сне, я почувствовал чужую энергетику в замке. Все уже давно проснулись, и ровно как два часа идет совещание у Реджины. Сейчас она позвала нас…
Мне всё это не нравится! Что-то он явно не договаривает. Поэтому я уперто смотрю на Кешку, он же смущенно разглядывает свои босые ноги. Ганн не выдерживает и выдает то, что никогда не хотела бы слышать:
— Мелани… Аня… Она добралась до Сената. Здесь Архивариус.
И ужас окатывает меня будто ледяной водой.
— Как Архивариус?
Мне кажется, я седею от ужаса на глазах. Кевин соображает, что мне опасно вот так говорить правду в лоб — это чревато очередным неконтролируемым взрывом эмоций, поэтому спешит ко мне:
— Я как понял, Мелани рванула в Сенат за помощью…
— Ну не за пиццей же! Эта дура еще с Норвегии туда пыталась попасть! Наверняка пошла к своему Дознавателю, который ее сжег. О! Вот он счастлив будет прикончить ее во второй раз!
Меня всю трясет от страха за свою глупую сестру, а перед глазами так и стоит картина, как Архивариус впихивает мне урну с ее прахом. В тот раз я тоже была хороша, повелась на ее речи и уверенный тон, но в этот раз Анька обхитрила всех! Сразу поняла, что никто не будет помогать ее безумному плану! Но как? Как она добралась до Сената? Идиотка мелкая! Самоубийца! Вот кого надо сажать в психушку, а не Оденкирка!
Я быстро надеваю футболку Кевина и натягиваю джинсы, пытаясь сдержать слезы от страха.
— Варя…
Не реагирую. Я стараюсь совладать с пальцами, чтобы зашнуровать проклятые кроссовки.
— Варя…
Так. Кажется, одета. Кидаю взгляд в зеркало, вижу себя с огромными глазами от ужаса. Стоит ли мне снять этот черный платок? Если я сниму, меня обнаружат Химеры, но зато я смогу пользоваться своим даром!
— Варя!
— Чего?
Я взрываюсь и оборачиваюсь, наконец, на окрик Кевина. И тут же ломаюсь, теряя всю браваду: слезы предательски начинают течь по щекам. Кешка кидается ко мне, стремится обнять. Пытаюсь вырваться из объятий — мне жалость сейчас ни к чему. Любое утешение — зря потраченное время, а мне нужно действовать!
— Прекрати, Кешка! Прекрати!
— Пока не успокоишься, я тебя никуда не пущу. Ты же всех убьешь там и себя покалечишь! Подумай о дочери!
Последнее укором врезается в мой бардак из мыслей, который творится в голове. Я прислушиваюсь к энергии ребенка, но из-за эмоций не могу поймать… Дочка будто исчезла.