- Какие могут быть сомнения? - авторитетно подхватил Кеса, предвкушавший уже открывшуюся перед ним возможность похвастаться, что он и только один он помогал Рухсаре в этой невероятно сложной и трудной операции.
- Вместо того, чтоб вытирать слезинки с лица моей бедной Гюлюш, я, дура, стала для тебя обузой! - каялась Афруз-баджи. - Чтоб этот базар пропадом пропал! Пошли тебе аллах, красавица, хорошего богатого мужа! - рассыпалась в пожеланиях Афруз-баджи, невольно любуясь девушкой.
Зарумянившаяся от волнения Рухсара и точно была сейчас очаровательна: на коралловых ее губах сияла добрая улыбка, глаза лучились светом молодости, волнистые, непричесанные, но от этого еще более пышные волосы струились по плечам, так и сверкая синью... Но самым дивным было в ней целомудрие, и даже грубая сердцем Афруз-баджи поняла это и благодарно склонила голову...
Прикрытая простыней, Гюлюш забылась успокоительным сном.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Субханвердизаде вторично перечитывал заявление Рухсары. Ему доставляло удовольствие воображать, как нежные розовые пальчики девушки держали перо и набрасывали строки обращения к нему, к всевластному и милосердному председателю исполкома. Взбудораженный пьянящими чувствами, Субханвердизаде крепко сжал мясистыми пальцами красный карандаш.
"Зав. райздравотделом товарищу Беюк-киши Баладжаеву.
Принимая во внимание высокую медицинскую квалификацию гражданки, то, что она является для района ценным молодым кадром, а также принимая во внимание, что на ее иждивении находятся мать-инвалидка и малолетние сестры и братья, следует удовлетворить ее просьбу о предоставлении ей надлежащей работы в соответствии со штатным расписанием и установленной тарифной сеткой. Повышение оклада по вашему усмотрению".
Своей резолюцией Субханвердизаде остался весьма доволен. С одной стороны, он строго предписывал доктору повысить зарплату Рухсары до шестисот рублей, с другой - лишь высказывал пожелание, целиком полагаясь на мудрость Баладжаева.
Поднеся к глазам заявление Рухсары, он удовлетворенно хмыкнул.
- Ну, разумеется, милочка, твоя просьба не останется без последствий... Но и мою просьбу ты обязана, клянусь аллахом, удовлетворить щедро и незамедлительно!
В этот момент сильно постучали в дверь.
Рухсара, благовоспитанная застенчивая Сачлы, конечно, так не могла бы ломиться, и Гашем гаркнул:
- Войдите!
С пакетом в руке вошел сумрачный Кеса; нижняя губа его подметала пол, верхняя слизывала паутину с потолка.
- Что там у тебя, ай, безбородый?
- Да вот шел мимо почты, сказали, что вам срочный пакет из Баку!.. промямлил Кеса.
Выхватив у него конверт, Гашем бросил взгляд на обратный адрес и в бешенстве скривился: письмо-то от Лейлы...
- Что за дурацкие шутки среди ночи! До утра не мог подождать? Всюду суешь свой носище!
- Мне-то что!.. Велели, я и принес.
- "Велели, велели", - передразнил его Субханвердизаде. - Сказал бы, что председатель серьезно болен! Или тебе зурна нужна? Балбес, сын балбеса! Погоди, встану со смертного одра и подвяжу тебе хвост!..
"Аллах раскрыл передо мною двери рая, а, как видно, придется пасти свиней!" - подумал Кеса.
- Убирайся и никого ко мне не пропускай! Чего хлопаешь глазами, как баран при блеске ножа?
- А доктора?
- И доктора не пускай! - взбивая в чашечке мыльную пену, распорядился Субханвердизаде.
- А... эту самую?
- "Эту самую", конечно, пропусти, - пряча глаза, сказал Гашем.
Убедившись, что Кеса выкатился в сад, он рывком разорвал конверт.
"Гашем!
Теперь не время говорить о твоем поступке. Навязываться, вешаться на твою шею я не намерена. Как видишь, не умерла, имею хоть и черствый, но собственный кусок хлеба. Но все-таки тебе надо было бы помнить о трех малолетних детях. Если б тебя не было в живых, то я отдала бы несчастных в детдом, а сама поступила бы на фабрику. Хотя уж скоро два года, как ты не пишешь и не шлешь денег, но я то ведь знаю, что ты жив здоров. Да, из-за тебя я плету косы из черных и белых волос. Из-за тебя мой стройный стан согнулся, а очи мои потускнели. Но речь идет не обо мне, а о твоих детях. Пришлось продать все, что покупали старьевщики. Теперь в квартире хоть шаром покати. Если я не получу от тебя денег, то отведу детей в детдом, где всем людям объявлю, что их отец Гашем Субханвердизаде окочурился в горах..."
Задохнувшись от гнева, Гашем смял в кулаке письмо. Острее всего уязвило это злое слово: "окочурился".
"Окочурился". Это грубое выражение жены обрушилось на Гашема, как дубинка чабана на взбесившегося пса. Ну, предположим, что Гашем Субханвердизаде действительно "окочурил-ся", значит, с покойника взятки гладки, и пусть седая, в черном платье Лейла с тремя маленькими девочками оставит его окончательно в покое. Если семейная жизнь состояла из сплошных скандалов, стычек, попреков, слез, то, конечно, любой уважающий себя мужчина сбежит без оглядки! Это не жизнь, а нищенское прозябание! Отказаться от нежности милой девушки с длинными косами - значит уподобиться волу в ярме, а Гашем родился не каменным, он жаждет упиваться всеми дарами жизни.
Выбитый из колеи, Субханвердизаде действовал бритвой, как неумелый косарь тупой косою, и вскоре его мрачное лицо украсилось шрамами и царапинами. Схватив со столика ножницы, он принялся подстригать и подправлять усы, но и тут дело не пошло на лад - усы топорщились, как старая сапожная щетка... Обвинив во всех неудачах Лейлу, он осыпал ее неистовой бранью.
Стоявший у крыльца Кеса услышал чьи-то легкие шаги и, оглянувшись, заметил идущую от калитки Рухсару.
Доктор Баладжаев преднамеренно заставил девушку принимать вечером больных в поликлинике и только сейчас, в самую темень, послал ставить банки председателю исполкома.
- Салам, ами-джан! - ласково поздоровалась Рухсара.
- Салам, салам, дочка, - хмуро ответил Кеса. - А как чувствует себя маленькая Гюлюш?
- Поправится! Теперь уж ясно, что поправится.
Заслышав мелодичный голосок Сачлы на терраске, Гашем проворно нырнул под одеяло, не забыв в последний раз побрызгать одеколоном себе лицо и руки, а заодно и подушку, и коврик перед кроватью.
- Войдите, войдите! - нараспев протянул он, словно задыхался то ли от непереносимых страданий, то ли от духоты. А когда Рухсара подошла поближе, Гашем посочувствовал: - Измучились вы со мною, бедняжка!.. Причиняю вам такую уйму беспокойств. Но, конечно, - он сделал строгое лицо, - конечно, если б не ваша заботливость, я давно уже умер бы. Есть в народе мудрая пословица: "Отпусти рыбу в море - она не узнает о твоем благодеянии, но аллах запомнит!.." Не так ли, Рухсара-ханум?
Рухсара, так и не присев на предложенный ей стул, опустила в душевном смятении голову. Эти ежевечерние, загадочные, словно что-то сулящие ей речи и угнетали, и волновали девушку. Она не понимала, и это было вполне естественным, чего же добивается председатель, куда он клонит?
А Субханвердизаде наслаждался собственным красноречием:
- Значит, добро вознаграждай тоже добром! На внимание отвечай признательностью! "Молочная каша вкусна, если ты ею попотчевал сегодня друга. А завтра он угостит тебя!.." В личной жизни я, ханум, таков, это мой характер, моя суть! Живу одиноко, не имею на свете ни одного близкого существа, а сердце мое скорбит, ведь ему тоже требуется уважение, верность, любовь... За всю свою жизнь я не только не причинил никому зла, но даже за зло платил людям добром, да, да! В этом-то и состоит, ханум, благородство. Вот как умно сказано о великодушии человека в этой книге... - Он вытащил из-под подушки книгу в надтреснутом переплете, но Рухсара не потянулась за нею, как ждал Гашем.
Она терялась в догадках, для чего именно ее вызывает к себе так поздно председатель исполкома - лицо в районе известное и весьма уважаемое, - каков же потаенный смысл его словоизлияний? Девушка замечала, что некоторые речи Субханверди-заде - набор бессвязных пышно-звонких слов, но как-то стеснялась утвердиться в этой своей догадке.