- Это почему же, старик?. Откуда такие неправильные мысли? Почему ты так думаешь?
- Да потому, что обстоятельства вынуждают меня выкручи ваться и комбинировать, потому, что немало еще есть на свете людей, которые могут из правды сделать кривду и из кривды худо-правду...
- Комбинировать - значит мошенничать, - сказал Демиров. - А мошенники наши враги.
- Порой людей вынуждают к мошенничеству. Я - старый человек, многое повидал за свою жизнь, видел и такое.
- У человека; который мошенничает, совесть не может быть чиста. Совесть должна замучить такого человека.
- Все зависит от обстоятельств, от привычки, товарищ Демиров, - уклончиво заметил Али-Иса.
- Что ты хочешь сказать этим, старик?
- Признаюсь, товарищ Демиров, если бы я не выкручивался, не комбинировал, дела нашей больницы только страдали бы. Вы справедливый человек, я верю вам, потому и говорю с вами откровенно.
- Может, тебе приходится идти на сделки с совестью и тогда, когда ты выращиваешь цветы? Может, цветы - это своего рода ширма для тебя? - спросил напрямик Демиров.
- Нет, товарищ Демиров, цветы - штука, тонкая, они требуют верного сердца, с ними нельзя лицемерить и комбинировать. Цветы моя слабость, моя страсть, болезнь.
- Похвальная болезнь, - сказал Демиров, обернулся, оглядел больничный двор, здание больницы. - Мне нравится у вас - чисто, опрятно, красиво.
- Это только снаружи, - пояснил Али-Иса. - А там, внутри, одно безобразие!
- Почему же безобразие? А ты куда смотришь?
- Что я могу сделать один? Мы все страдаем от Гюлейши Гюльмалиевой, от нашей Восьмое марта.
- Скоро сюда приедут хорошие врачи, скоро у вас все изменится, - пообещал секретарь. - Очень скоро.
- Ведра Гюлейши останутся ведрами, - вздохнул Али-Иса. - Гюлейшу никто не переделает.
Демиров не понял, спросил:
- О каких ведрах ты толкуешь, старик?
- О тех самых, какие Гюлейша подвяжет к телегам этих врачей, когда они будут бежать отсюда без оглядки.
- Мы найдем управу и на вашу Гюльмалиеву. Уволим ее, старик. Вообще отстраним от дел здравотдела.
- Тогда она начнет строчить телеграммы во все инстанции: мол, спасите, на помощь, душат женщину Востока! Будет трубить: я - Гюлейша Гюльмалиева, революционерка и так далее и тому подобное. И тогда вы получите столько писем, что в конце концов сдадитесь, скажете: черт с ней, с этой Гюльмалиевой, этой угнетенной женщиной Востока, дайте ей какую-нибудь маленькую должность при больнице, пусть работает. А Гюлейша на этой маленькой должности подожжет маленький фитиль и сделает большой взрыв. И вы, увидите с удивлением, что все ваши приехавшие доктора пустятся отсюда наутек и не остановятся до самого Баку.
- Мне кажется, старик, ты преувеличиваешь возможности своей Гюльмалиевой, - сказал Демиров. - Интересно, с помощью каких таких ведер она сможет всех запугать?
- Есть такие ведра, - ответил Али-Иса, - сколько угодно есть. У этой Гюлейши есть все, что угодно. Вот, к примеру, одно ведро... Неожиданно окажется, что ваш новый врач выдал несовершеннолетней девочке справку, позволяющую ей вступить в брак. Врач осмотрит старшую сестру, совершеннолетнюю, Мостан, а в справке будет написано имя младшей - Бостан. Откуда врачу знать, кого он осматривает, Мостан или Бостан? В направлении сельсовета будет сказано: просим освидетельствовать девушку Бостан на предмет определения возможности ее вступления в брак. А отвечать потом придется врачу. Второе ведро: настанет пора идти парню в армию, а на медицинскую комиссию придет его младший братишка, назовется именем старшего; доктор даст справку: несовершеннолетний, освободить от призыва, а его потом начнут "разоблачать", скажут: взятку получил. Третье ведро: придет к врачу дряхлый старик Вели, получит справку о возрасте, чтобы освободиться от налогов, а справка эта, с печатью, потом окажется в кармане молодого Али. Или так: принесет врач с базара петушка, а слух пойдет по городу, будто он ежедневно покупает баранов. Спрашивается, на какие деньги? Другой врач возьмет собаку и пойдет на охоту, а Гюлейша пустит слух: пьяница, опять нализался, на гору полез. Смотришь человека уже разбирают на собрании месткома. О, наша Гюлейша Гюльмалиева мастер делать из мухи слона, в этом деле она, можно сказать, профессор, никто с нею не сравнится. Много ли надо закваски на огромный котел молока? Всего одну ложку. Вечером положил, наутро смотришь: все молоко скисло. Так и в мирских делах.
Демиров нахмурился, сказал горячо:
- Но неужели ты, человек, проживший большую жизнь, будешь бездеятельно взирать на проделки этой женщины?
- Я бессилен бороться с Гюлейшой, товарищ секретарь, - уныло признался Али-Иса. - Не смогу.
- Это почему же, старик? Откуда такое неверие в, свои силы? Откуда этот пессимизм?
- Да потому что я - кулак. И мне не хочется гнить в тюрьме.
- Чепуха. Если бы ты действительно был кулаком, тебя загребли бы и без помощи Гюлейши.
- Ошибаетесь, товарищ Демиров. Честное слово, ошибаетесь. Недаром люди говорят: дом, который не разрушит женская сплетня, не разрушит и сам аллах. Я, старый кулак, боюсь нашу Гюлейшу Гюльмалиеву больше, чем самого Гиясэддинова, нашего товарища ГПУ. Гиясэддинов мне ничего не сделает, а Гюлейша Гюльмалиева может упрятать меня за решетку в любой момент. Пустит слух, прибегнет к клевете, сделает из мухи слона и крышка мне, конец, старый садовод превратится в волка с сатанинскими рогами или в дикого кабана с саблевидными клыками.
- Странные дела творятся у вас, старик. Очень странные, - покачал головой Демиров. - Не нравится мне все это.
- Увы, но это так, товарищ райком. Именно поэтому мне частенько приходится изворачиваться, надевать папаху Али на голову Вели и наоборот.
- Словом, приспосабливаешься к обстановке?
- Выходит, так. Иного мне ничего не остается, товарищ Демиров! Приходится на старости лет взять в руки шест и стать канатоходцем. Ведь должен я как-то зарабатывать себе на жизнь.
- Словом, эта ваша Гюлейша Гюльмалиева - опасная женщина, так, старик?
- Очень, очень. Змея, змея! И не просто змея... Будь наша Гюлейша обыкновенной змеей, было бы полбеды, она - царица змей!
- Я вижу, тебе известны все ее проделки. Верно я говорю, старик?
Али-Иса приложил палец к губам, ответил, понизив голос:
- Нет, дорогой товарищ секретарь, честное слово, я ничего не знаю, я ничего не говорил вам.
- Как это не говорил? Ведь только что говорил. Или ты боишься очной ставки с этой женщиной?
Али-Иса втянул голову в плечи, прижал руки к груди, забормотал:
- Боюсь, боюсь, очень боюсь, товарищ Демиров. Поймите меня.
- Это плохо, старик.
- Знаю, что плохо, знаю. Но я ничего не могу поделать с собой. Я никогда в жизни не говорил правду людям в глаза, не мог. И никогда не скажу. Потому-то мне и приходится приспосабливаться, менять папахи Али и Вели. Не могу говорить людям правду в глаза.
- Но ведь со мной ты говоришь откровенно, не скрываешь ничего от меня. Почему так?
- А что я сказал вам особенного, товарищ секретарь райкома?
- Очень многое.
- Ровным счетом ничего! - Али-Иса хитро захихикал. - Какие могут быть секреты, какие могут быть разговоры, беседы у секретаря райкома и кулака?
- Короче говоря, ты всего-навсего любитель цветов, так, старик?
- Именно так, товарищ райком, всего лишь цветовод, поклонник душистых роз и соловьиных трелей.
Демиров, переменив тон, сказал холодно, сурово:
- Однако комбинировать брось! Довольно, старик, жонглировать папахами Али и Вели!
- Слушаюсь, товарищ райком, - сказал угодливо Али-Иса. - Если надо мной будет ваша тень, я не буду бояться ни жаркого летнего зноя, ни суровой зимней стужи. Кто у меня есть? Никого. Я один-одинешенек на этом свете, как перст. Что мне надо? Ни чего. Зачем мне воровать? В могилу ведь ничего не заберешь. Но если я не буду давать воровать другим, меня сживут со света, съедят.