На этом разговор оборвался. Но в ту ночь старик не мог уснуть до самого рассвета - без конца закуривал свою трубку, ворочался с бока на бок, кряхтел, вздыхал и думал. "Времена меняются, - размышлял он. - И верно говорили наши отцы: "Если время не приспосабливается к тебе - приспособься ты ко времени!" А главное - отдай всего себя работе. Труд - лекарство от всех болезней..."
Подобные стычки отца с сыном имели свою давнюю историю со времен установления советской власти в районе. Годжа-оглу делал свое дело, не считаясь ни с чем, вопреки "консерватизму" отца, повинуясь чувству долга. Он не обращал внимания и на угрозы, явные и скрытые, которыми враги молодой власти пытались запугать его, приостановить его деятельность. Годжа-оглу был человеком упорным, непреклонным, уверенным в правоте своего дела. Он создал в родном селе колхоз и сам дал ему название - "Бакинский рабочий".
Отец возражал:
- Что за фокусы?... Что за выдумки?... Зачем это?... Кому нужно?... Весь свет знает наш Дашкесанлы. Бакинский рабочий - это бакинский рабочий, он живет в Баку, в городе, далеко от нас. А Дашкесанлы - это Дашкесанлы испокон лет. Люди говорят: куда идешь? - в Дашкесанлы; откуда идешь? - из Дашкесанлы. Вот так-то, милый! Хотите выдумывать новые вещи, свое?... Пожалуйста, выдумывайте, никто вам не мешает, но не трогайте нашего, старого, к чему мы привыкли! Козленок тоже норовит бегать своей дорогой, кидается в сторону от тропы, ищет свой путь к сочной траве - напролом, через колючий кустарник, по крутым скалам, по круче, однако он не оскверняет, не портит материнской тропы, куда в конце концов и вернется, ибо материнская тропа - тропа, проложенная многими поколениями животных, она самая простая, самая удобная, самая короткая, испытанная, проверенная временем... Я против твоей затеи!
- Ты готов спорить по всякому поводу, отец. Не вижу в этом смысла, сдержанно отвечал Годжа-оглу.
- А ты хотел бы заткнуть мне рот? - кипятился старик. - Хотел бы превратить меня в безъязыкий камень, который я обтесываю в моей пещере. Уж и спросить ничего нельзя, слова сказать нельзя!
- Спрашивать, говорить можно. А вот препятствовать, идти наперекор, противиться - это нехорошо. Очень нехорошо!
- Я не препятствую и не противлюсь.
- Противишься, очень даже противишься... Аллах свидетель - противишься, мешаешь. Мы себя колхозниками называем, а ты заладил свое: я середняк, я середняк!... Но ведь колхоз и середняк- это разные вещи, разные понятия. Зачем отмежевываться, зачем противопоставлять себя коллективу?!
- Но ведь вы - колхозники. А разве я не середняк, скажи - разве не середняк?... Разве середняк - плохое слово?
Не видя конца этому спору, Годжа-оглу поворачивался и, качая головой, шел к двери, спешил в правление колхоза. "Этот упрямец, этот спорщик выведет из терпения кого угодно, - возмущался он в душе. - Что за характер?... Все берет под сомнение, ко всякому слову готов придираться. И ничего не поделаешь, отец ведь, родной человек, - куда от него убежишь?"
Но время шло, Годжа-киши привыкал и к новым словам, и к новым порядкам, тем паче что год от года колхозники жили все лучше и лучше. Когда же он услышал о гибели Сейфуллы Заманова, сказал сам себе: "Да, хорошо, что в свое время этим кулакам спуску не дали, прижали как следует. Мой сын и его единомышленники оказались дальновидными, умнее меня. Если бы они тогда не раздавили кулаков, кулаки бы сейчас не оставили сына в живых..."
Волы дружно тянули полозья с жерновом, люди с обеих сторон поддерживали его. Дорога шла лесом.
Отец и сын шагали молча, но каждый в душе продолжал разговор, имевший место два дня назад.
"Эх, отец, неудобный у тебя характер, - думал Годжа-оглу, косясь на угрюмое, сосредоточенное лицо старика. - Трудный, колючий характер, и он, можно сказать, работает у тебя без выходных дней: время, годы нисколько не изменили, не смягчили его. Наверное, он, этот характер, в какой-то степени способствовал тому, что меня, еще совсем мальчишку, потянуло из дому в чужие края, в далекий Баку... Когда-то далекий, а сейчас - близкий, родной город..."
Голос отца прервал его размышления.
- Эй, ребята, - сказал старик, - сейчас смотрите в оба, не то волы могут сорваться в пропасть! - Он вытянул руку, показал: - Вон за тем поворотом крутой обрыв, пропасть - дна не видно. Упаси аллах, камень выскользнет из-под копыта животного, полетит вол в пропасть и другого вола потащит за собой. Помню, я был совсем маленький, мой дед делал жернова в старой каменоломне, так в эту самую пропасть сорвались четыре вола, получше ваших.
Колхозники учтиво слушали старика. Один из них, молодой парень по имени Ашир, сказал:
- Сейчас, Годжа-киши, дорога много шире, чем в те времена, не подведет.
- Шире-то шире, а все-таки будьте бдительны! Как говорится, осторожность украшает джигита. А беспечный и на ровном месте может ногу сломать. Здесь же горы - не шутка!
Ашир, пройдя вперед, ухватился за конец веревки на ярме идущего с краю вола, пошел рядом, чуть ли в метре от пропасти, страхуя. Остальные руками притормаживали полозья с грузом, так как начался довольно крутой спуск. Внизу, у бурливой речки, старик распорядился:
- Стойте, пусть волы наберутся сил, отдохнут перед подъемом, его надо преодолеть с ходу. - Он подошел к Гуламали, кивнул на жернов - дело, своих рук, сказал горделиво: - Ты посмотри на этот камень, Гуламали, посмотри на него, пожалуйста! Красавец! В этот раз жернов получился круглый, как луна в полнолуние. Так бывает не всегда. И знаешь почему? Это - самая сердцевина скалы. Такой жернов проработает, самое малое, пятьдесят лет, а у хорошего мельника - все сто, а может, и того больше...
Годжа-оглу тронул коня и с места поскакал галопом наверх, в сторону деревни. Посмотрев ему вслед, Годжа-киши усмехнулся хитровато, заметил:
- У нашего председателя много дел - уехал, теперь мы можем поговорить откровенно. И вот что я вам скажу, дорогие мои: плохо вы смотрите за этими волами, очень плохо!
- Да: ведь у этих волов дел много, дедушка, - отозвался Ашир. - Оттого у них и вид: такой унылый.
- Дела делами, а уход это главное. Без хороших, крепких волов у вас в колхозе дело не пойдет. Не будет их - что станете делать? Или, как Кеса, запретесь по домам и будете строчить доносы? Я слышал, ребята, этот пес прикидывается Смертельно больным, а сам клевещет на честных людей, пишет всякие лживые бумажки. Что скажете?
- Да нет, дедушка, - отозвался Ашир, - на этот раз Кеса, кажется, действительно при смерти.
- Но тогда почему этот доносчик, этот шайтан так долго умирает? Боюсь, он и на этот мой жернов, напишет донос. Увидите, приедет комиссия и начнет осматривать, проверять мой бедный жернов: здесь у него не так, скажут, тут не эдак... Все будут говорить по часу - и те, кто разбирается, и те, кто ничего не смыслит в камнях, а мой жернов будет слушать и изумляться: ах, что натворил донос Кесы?!
Вмешался Гуламали:
- Ты всю жизнь провел в пещере среди камней, Годжа-киши. Видно, даже сердце твое превратилось в камень. Кеса очень плох. Будь он не одинок, имей он мать или сестру - они бы уже оплакивали его, беднягу!...
- Да, с камнями я дружу, - усмехнулся старик, - но сердце мое не зачерствело, братишка Гуламали, ошибаешься! Я привык называть все в жизни своими именами, а вот этому доносчику Кесе никак настоящего имени не подберу. Кто натравливает людей друг на друга, кто наговаривает на ближних, кто доносит?... Как назвать такого человека? Только шайтаном! Вспомните, три года назад у нас арестовали несколько человек. Все знали, что они честные люди, ни в чем не замешаны, словом, невинные. Уверяю вас, в их аресте виноват прежде всего этот шайтан Кеса. Шайтан может продать всех, даже родного брата. Поэтому пусть лучше шайтан умрет поскорей! Помню, он однажды пришел в наш дом, начал просить председателя дать ему какую-нибудь должность. Я тогда сказал сыну: гоните вон из деревни этого проходимца, чтобы духу его здесь не было, он вредный, опасный человек. Доносчик - это доносчик! Шайтан есть шайтан!