- Дни Кесы сочтены, - вставил Ашир. - Нельзя хулить умирающего человека. Все-таки жалко его...
- А мне - нет! - горячо продолжал Годжа-киши. - Шайтан-доносчик и при последнем издыхании достоин проклятий!
Люди и волы передохнули, можно было двигаться в путь. Окрестность огласилась громкими, разноголосыми понуканиями: "Тархан!... Марджан!... Ну, еще!... Ну, дружней!... Ну!..."
Подъем был взят, затем дорога опять пошла под уклон.
Годжа-киши продолжал нахваливать свой жернов:
- Нет, ребята, что бы вы ни говорили, а камень получился на славу, особый! Поспорит с любым мотором, даже с десятью моторами. В руках настоящего мельника мой жернов проработает сто лет. А попадет в плохие руки - ему быстро придет конец. Вот, Гуламали, посмотри на спину этого вола, справа: следы палочных ударов. А ведь вам в колхозе не говорят, чтобы вы били животных. От побоев вол не становится резвее. Говорят: не понукай лошадку кнутом, понукай овсом.
- В этом я согласен с тобой, Годжа-киши, - кивнул Гуламали. - Но ведь этот вол ужасно ленив.
- Вол - наш кормилец, наш хлеб. И он, как и человек, хорошо чувствует, понимает отношение к себе. Этот вол знает, что его не ценят. Человек - точно так же. Когда его ценят - он горы сдвигает, а когда не ценят - ему не хочется ничего делать, у него опускаются руки. До революции люди были разобщены, каждый думал только о себе. Каждый знал: если он не будет работать - умрет с голоду. Человека заставлял работать страх перед голодом, а сейчас для трудового человека, для колхозника имеет большое значение, как к нему относятся, как его ценят.
- Верно говоришь, Годжа-киши, - согласился Гулам-али. - Лучше нашего колхоза нет. Не так давно я ездил в Ардыджлы. Так вот, клянусь священной книгой Кораном, посланной нам всевышним, я чуть не сошел там с ума. Я пробыл в Ардыджлы всего один день, но этот день показался мне таким томительным, как год тюремного заключения. Народ там недружный, люди ссорятся, воюют друг с другом, сталкиваются лбами, как драчливые козлы. И трудиться никто не хочет. Солнце уже стоит в зените, а люди еще из домов не вышли, бока пролеживают. Бедняга бригадир лезет на крышу своего дома, заливается петухом, зовет людей на работу, взывает к совести, затем начинает цветасто браниться, вспоминает их отцов, дедов и матерей, песочит их - и все напрасно, никто не выходит из домов. Именно поэтому, я это видел собственными глазами, амбары в Ардыджлы пусты, как карманы заядлого картежника, а лица ардыджлинцев кислые, как зеленая алыча. Я не вытерпел, сказал старикам: смотрите, если вы не пересилите лень, то кончите в конце концов как нищие. Очевидно, ардыджлинцы решили, что после создания колхоза каждый может стать агой. За пост председателя колхоза у них идет драка не на жизнь, а на смерть. Никто не желает внести свою трудовую лепту в общий колхозный улей. Смотришь: люди похватали пустые мешки и толпятся у амбара, в котором резвятся мыши; глотки дерут: "Мне зерна!... Мне зерна!..." "Послушайте, дорогие, - сказал я им, - откуда может быть зерно, если вы не сеяли, не жали, не трудились в поте лица своего?! Или, может, вы думаете, что зерно вам принесут в клювах голуби, как в сказке? Колхоз только тогда колхоз, если ты трудишься. А если ты не сеешь, не трудишься, то колхозный амбар будет пуст, а в твоем мешке будет гулять только ветер!" У нас же в колхозе все иначе, да поможет аллах нашему председателю!
Годжа-киши, вынув изо рта свой чубук, глубокомысленно покачал головой:
- Ардыджлинцы никогда не отличались особым трудолюбием, это всем известно. Однако голод способен наказать любого лентяя. Голод проучит лежебоку, даст ему хороший урок, а лежебока, когда его от голода начнет тошнить, преподаст тем самым урок еще двум другим лежебокам.
- Да, их колхоз с нашим не сравнить, - сказал опять Гуламали. - Наш колхоз - рай. А все благодаря нашему председателю! Лучше его не сыскать.
Старый Годжа-киши ощутил неловкость оттого, что его сына так расхваливают, но эта неловкость не уменьшила его радости и гордости за "свое семя".
- Ничего, со временем и ардыджлинцы наладят дела в своем колхозе, - сказал он. - Мир не так уж беден хорошими людьми, сыщется и для Ардыджлы деловой председатель. Я дома говорил сыну: помоги ардыджлинцам, протяни им руку помощи. Если у них завтра не будет хлеба, то и нам здесь придется не сладко. Приятно ли смотреть, если зимой в лютый мороз к твоему дому придет за подаянием ветхая старуха - через плечо торба, из носу течет?! Разве приятно, а? Не очень-то большое удовольствие - быть сытым рядом с голодным! Надо, чтобы все были сыты. Как говорится, если хочешь иметь одну корову, желай соседу иметь двух!
- У лентяя даже паршивой козы никогда не будет, - заметил идущий рядом Ашир.
- И лентяй, и доносчик, такой, как этот Кеса, всегда нуждаются в куске хлеба и кружке айрана, - заключил Годжа-киши. - Но им никогда не жить в достатке, и это потому, что достаток любит трудовую, мозолистую руку. Ясно?!
Сзади послышался конский топот. Вскоре к ним подъехали Демиров и Мюршюд-оглу. Поздоровались.
- Алейкэм-салам, алейкэм-салам! - ответил Годжа-киши, не вынимая изо рта чубука и не останавливаясь. Мюршюд-оглу представил Демирова старику:
- Наш секретарь райкома, наш старший...
Годжа-киши вынул изо рта чубук, кивнул приветливо Демирову и, переведя взгляд на Мюршюда-оглу, ответил:
- Мы рады видеть у себя такого гостя, добро пожаловать! Я слышал, он умеет ценить людей, да сохранит его аллах! Мы, темный народ, хоть и не имеем в руках власти, однако наши уши слышат обо всем, что происходит на свете. Рады гостю, добро пожаловать!
Мюршюд-оглу, зная, что Годжа-киши человек прямой и резковатый, подошел к нему, сказал дружелюбно:
- Знаешь, Годжа, мы с тобой люди старые, неотесанные, поэтому будем стараться говорить так, чтобы был смысл...
- Какой такой смысл? - хитровато усмехнулся Годжа-киши. - Не понимаю я тебя. Ведь не можем мы в наши годы, в наши сто лет, заново родиться и заново научиться говорить! Что есть - мы то и говорим. Я не езжу в Баку и Шеки, как некоторые, откуда мне знать городской язык?
Годжи-киши недолюбливал Мюршюда-оглу, считал его ловкачом. "Этот Мюршюд-оглу из тех, кто птицу на лету может поймать!" - говорил он о нем.
Демиров, чувствуя, что старики могут вот-вот поссориться, спрыгнул с коня, подошел к ним.
Годжа-киши сказал сердито, обращаясь к Гуламали:
- Эй, возьми лошадь гостя!
Гуламали, отойдя от волов, приблизился, хотел взять поводья из рук секретаря. Но тот не дал:
- Спасибо, отец, не беспокойся. Гуламали улыбнулся, пошутил:
- Может, боишься, что я угоню твоего скакуна?
- Нет, не боюсь, - в тон, шутливо же, ответил Демиров. Просто я считаю, что нагайка и поводья всегда должны находиться в руке джигита.
Старому Годже-киши понравились эти слова, он закивал головой:
- Мудро сказано! В одной руке джигит держит поводья коня, в другой поводья жены. Недаром в народе говорят: "Женщина без мужа - что конь без узды..."
Мюршюд-оглу бросил недовольный взгляд на старика, сказал тихо:
- Не время сейчас говорить прибаутками, дорогой мой. Соображать надо, кто в гости приехал...
- Как могу - так и говорю, Мюршюд-оглу. Честное слово, другим языком я не владею.
- Послушай, но ведь это не наш бедный председатель, который привык слышать от тебя всякий вздор. - Мюршюд-оглу еще больше понизил голос: - Это руководитель, глава нашего района. Или ты умрешь, если откажешься от своих прибауток?
Годжа-киши вскинул вверх лохматые брови, наморщил лоб:
- Не бойся, Мюршюд-оглу, тебе я не помешаю. Давай лучше закурим, дай-ка табачку!
Мюршюд-оглу достал из кармана горсть самосада, протянул Годже-киши.
Демиров начал расспрашивать Годжу-киши о его ремесле, традиционном в Дашкесанлы. Старик охотно рассказал секретарю историю их деревни и их древнего ремесла - вытачивать жернова, ремесла, доставшегося ему и еще нескольким немногим в их краю от дедов и прадедов. Затем разговор перекинулся на птиц и животных, обитающих в горах.