Изредка и рассеянно. Очень уж внимание привлекли татуировки. Видеть их уже доводилось и до примирения – Рон и по университету мог в футболке ходить, наплевав на косые взгляды преподавателей старой закалки. Но раньше Азалия находилась слишком далеко, чтобы разглядеть их, а теперь изучала постепенно, желая рассмотреть как следует.
«Интересно, а где и какие ещё есть?»
Однако вслух она задала другой вопрос:
– Когда ты сделал первую татуировку?
Рон отреагировал усмешкой на внезапную смену темы и задумался. Правая рука словно бессознательно проснулась к левому боку, пальцы коротко скользнули в районе седьмого и восьмого ребра. Значит, где-то там тоже имеется?
– В шестнадцать.
– В школе не прилетело за это?
– Даже если бы она кого-то не устроила, этому кому-то пришлось бы объясниться, как он её увидел. Мне было достаточно не шастать без футболки, чтобы не светить ею.
– А почему ты решил её сделать?
– Потому что мне сказали, что это больно.
Азалия прикусила губу. Понятно, лучше не продолжать. Догадывалась, почему можно решить причинить себе боль: порою в физической ищут спасение от душевной. Догадывалась, но… Сердце сжалось, и тело неосознанно продвинулось ближе к чужому. Захотелось обнять и спрятать от мира. От любых миров. Лишь бы они больше не заставляли испытывать боль.
– Вот эта татуировка меня особенно привлекла, – сказала, проводя пальцами по предплечью: по сплетению ветвей, из которого пыталась вырваться птица. Казалось, её перья должны быть красными.
От лёгкого прикосновения кожа покрылась мурашками, а Рон слабо вздрогнул.
– А, эта… – откликнулся заторможенно. – Её я набил. Не лучшее творение, но уж как есть.
– В смысле – сам? Не знала, что ты умеешь.
– В последний год школы научился. Даже в салоне поработать успел, пока жил в Клайрии. Здесь тоже пробовал, но… – Рон поджал губы, с очевидным огорчением водя взглядом по рукам. – Состояние скатилось до такого, что не смог бы с людьми работать. Оставалось только рисовать эскизы, которые может быть однажды пригодятся.
– Покажешь когда-нибудь?
– Многие из последних довольно… Специфичные.
– То, что я окружена цветами, не значит, что я ничего кроме них в жизни не видела. И я уже побыла свидетельницей тому, что вряд ли переплюнут рисунки.
– Как скажешь. Покажу, когда шанс выпадет.
Азалия откликнулась тихим «угу», запоздало осознавая, что всё ещё гладит Рона по руке. А он не останавливал. Не вырывался. Следовал взглядом за пальцами. Задумчивым взглядом человека, желающего что-то сказать, но пока не нашедшего, в какие слова облачить мысль. Поэтому Азалия повела разговор на новый виток:
– Недавно я видела сон. – Можно же так обозвать иллюзорную реальность? – Там мы вместе заканчивали университет и ходили на репетиции после пар.
– Ты всё ещё хочешь этого? Прийти на выпускной.
– Даже больше, чем раньше. Конечно, в жизни я танцую хуже, чем во сне… Гораздо хуже, – уточнила удручённо, ведь раньше её здоровье располагало только к пародированию танцев. – Но всё-таки это весело! А что нужно находиться очень близко… Не хочу считать проблемой. Сколько ни проси, я… Я не хочу тебя отпускать! – выпалила и потупила взгляд, сцепив руки на коленях.
Правда не хотела. Иначе зачем было воссоединяться? Другая сторона души полностью поддерживала это желание. Постоянно уходя с просьбой дождаться, она верила и надеялась, что период разлук однажды закончится. Быть может, вечным покоем одной из сторон, но лучше – совместным настоящим. И будущим.
Рон издал тихий смешок, в котором отчаянность смешалась со смирением. Во взгляде же появилась ясность, готовность высказаться. Азалия подняла голову как раз вовремя, чтобы заметить это.
– На прошлой неделе я говорил с Розой. Всё обдумываю её слова. Наверное, она права. Хоть я и не могу полностью перестать сомневаться… – Рваный вздох. В стремлении приободрить Азалия потянулась и взяла его за руку. – Может… Правда стоит попробовать…
– Что попробовать?
– Встречаться, – буркнул настолько тихо, что Азалия усомнилась, не померещилось ли.
«Встречаться», – эхом отозвалось в мыслях, ослепляя яркой вспышкой, за которой – чувство потерянности из-за наступившей темноты.
Азалии доводилось писать о тех, кто встречается, ради книг она собирала «теорию» о любви, об отношениях. Но сколько бы ни узнавала, не могла примерить это на себя. Не понимала, не представляла, чем должны стать отношения для неё. Она готова ответить согласием, да только… На что именно согласится? Известно, что прячется за словом «нет» – то, что есть сейчас. Пере-друзья, недо-возлюбленные. Смущение от действий, в которых нет ничего такого для друзей, и непреодолённая черта, за которой расположились поступки возлюбленных. А к чему приведёт «да»? Преодолеют ли они внутренние преграды и сделают шаг вперёд или безвозвратно разрушат имеющееся, после чего останется только пойти разными дорогами? И хорошо, если неудачный опыт не нависнет непроглядной свинцовой тучей над светлыми воспоминаниями из детства.
«Не слишком ли далеко я заглядываю? Я даже не могу быть уверена, есть ли у меня будущее. Вернусь ли в следующий раз или всё-таки останусь лежать навеки на очередном дне. Но если будущее есть… Была не была! А если его нет – тем более».
Хватит топтаться на месте. Почему она может броситься под машину, но не может отбросить сомнения и дать ответ, к которому тянется душа? Почему мучает затянувшимся молчанием, тем самым заставляя пожалеть о с трудом давшихся словах?
– Давай. Давай попробуем. И для начала… Может, обнимемся? – предложила осторожно. – Вот так просто. Без тех причин, которые раньше к этому приводили.
Придавая словам весу, Азалия села вполоборота и развела в стороны руки. Она не представляла, откуда взяла смелость для проявления инициативы, но надеялась, что той хватит ещё ненадолго. Потому что её смущение – преграда куда меньшая, чем сомнения Рона. Чтобы они отступили, нужно побыть ведущей.
Рон придвинулся, избавляясь от того немногого разделявшего их расстояния, что позволяло оставаться «просто друзьями». Он медлил. Действовать осознанно куда сложнее, чем подчиняться эмоциональному порыву. Азалия почувствовала руки, мягко и несмело лёгшие на спину – совсем не так, как ранее перед больницей.
Она ткнулась носом в ключицу и закрыла глаза. Сколько бы они ни обнимались, каждый раз Азалии чудилось в этом действии что-то отчаянное. Страх и обречённость. В том числе сейчас. Боязнь разжать руки и упустить даже в моменты, когда Рон просил оттолкнуть. Право слово, разрываться от противоречий никому на пользу не шло. Как и постоянное предчувствие потери.
– Я никуда не денусь.
«Сегодня», – закончила мысленно, словно так слова станут меньшей ложью.
***
После предложения обняться в голове разлилась звенящая от замешательства пустота. Сделать это осознанно? Не потому, что не удалось вовремя остановить своевольное тело? Рон придвинулся к Азалии. К хрупкому беззащитному цветку, доверчиво открывшемуся ему. Как же… Неправильно и позорно, что именно она продолжает делать шаги навстречу.
Вот только она едва ли способна кому навредить, скорее сама же поранится. В отличие от него. Шагнёт неосторожно, хрустнет под ногой тонкий стебель. И всё. Пяться не пяться, не исправишь ничего. Принеся себя в чью-то жизнь, Рон обязательно принесёт проблемы. Они оставят пятна и шрамы, которые не исчезнут после его ухода.
Рон боялся навредить не только морально, но и физически. Действуя на эмоциях, он не успевал подумать, насколько слабое создание сжимает. Что не умеет держать в руках маленьких птичек, потому что привык к тем, которые не то что не сломаются от случайно допущенного усилия – легко отобьют руку и вырвутся.
Он не был груб в отношениях, если только не просили об обратном, но и нежности никогда особо не проявлял. А ещё никогда не волновался настолько сильно. Потому что для волнения нужна искренность. Нужно переживать о чужом мнении. А откуда бы это взялось, когда он имел дело с очередной заменой, глушилкой для настоящих чувств в лучшем случае на сезон?