Азалия не понимала, зачем понадобились ирисы, ещё в таком красноречивом количестве, но после новостей заподозрила, что дело не столько в цветах, сколько в маршруте. Предстояло ли им тоже угодить в яму или всего лишь стать свидетелями – не хотелось ни того, ни другого. Остановки хватило, чтобы раз за разом возвращаться к самобичеванию. До смешного бессмысленному.
«Да, я не могла ничего поделать, ведь не вижу будущее. Но если бы раньше согласилась на инициацию? Может, тогда бы… Хаоса в мире уже стало меньше? И меньше погибло людей», – насколько глупо рассуждать о том, что «было бы, если…», настолько же сложно этого не делать. Ведь чтобы убедиться в своей вине, достаточно копнуть поглубже, притянуть за уши взаимосвязи, поверить в эффект бабочки.
Невозможность подтвердить или опровергнуть теорию позволяла придерживаться любой позиции, угодной тараканам в голове. Не вызывало сомнений, к какой склонялась Азалия, испытывающая угрызения совести за вечное бегство, трусость, а иногда и за само существование.
С относительным успехом от мыслей отвлекало покалывание в сердце. Не слишком сильное – бывало хуже, но неприятное, раздражающе. Выматывающее. Чем больше Азалия рассматривала видения, тем тяжелее становилось в груди, словно там что-то накапливалось, разрасталось. Это ощущение тревожило и вместе с тем казалось очень важным для инициации, из-за чего и нельзя было полностью пережить ту в четырёх стенах. Использование способности стимулировало изменения, всю суть которых ещё только предстояло узнать.
Хотя с одной стороны физическое состояние как будто улучшалось – даже полученные при встрече с Нериссой травмы почти полностью прошли за три дня, с другой – быстрее накатывала усталость. И требовалось всё больше времени для отдыха. Никогда Азалия не вставала так поздно, как в последние дни. Жаль, это почти не помогало уснуть.
Поскольку сон не шёл от слова совсем, имело смысл сходить заварить чай: тот в самом деле замечательно действовал. По пути на кухню Азалия заметила, что в кабинете горит свет, и не удержалась – свернула, заглянула. Там на вращающемся кожаном кресле сидел Рон и, отвернувшись к панорамному окну, просто смотрел в потолок, будто глубоко задумался, а на столе лежали альбом и карандаши. Азалия пару раз осторожно постучала о дверной косяк, но реакции не последовало.
«Времени уже много… Кажется, за последние дни он не спал нормально. Ложится поздно, встаёт рано. И выглядит уставшим. Завтра выходной… Может, удастся уговорить лечь уже и не вскакивать?»
Подойдя ближе, она смогла разглядеть на листе рисунок: букет белых роз. Красиво. И тревожно, стоило вспомнить о пропавшей Белой Розе. И цветах, разбросанных в кабинете Реда. Азалия перевела взгляд на Рона, а тот, всё так же её не замечая, теперь смотрел на город. Отрешённо, тоскливо. Как на что-то некогда важное, но теперь недосягаемое. Как, наверное, смотрел бы человек, получивший возможность увидеть жизнь, что продолжается без него. Будущее, в котором его нет, а другие – даже близкие – будто забыли о существовании.
Однако Азалию больше привлекла аура. Чем чище та становилась, тем лучше вписывалась в мир, словно растворялась в нём. Нечёткие границы доводилось встречать и ранее, но настолько плавный переход – нет. Хотя, может, дело в недостаточной насмотренности.
Азалия надеялась, Рон обратит внимание на её отражение в стекле, и никак не могла решиться дать о себе знать. Переминалась с ноги на ногу, кусала изнутри губы и тщетно пыталась не выворачивать пальцы.
Рон повернулся к столу и, кажется, только тогда вернулся в реальность. Удивился при виде Азалии, нахмурился, глянув на руки. И потянулся через стол, накрыл пальцы своими. Дрогнув от неожиданности, Азалия неловко улыбнулась и расцепила руки, положила ладони на столешницу. Они давно не те, кем были раньше, но почему, находясь так близко, она раз за разом чувствовала, будто детство не ушло полностью?
– Готова ли ты выслушать, если на этот раз я расскажу историю, в которую сложно поверить? – Рон первым нарушил молчание.
– Готова, – уверенно ответила Азалия. Даже если история окажется жуткой, нужно справедливо отплатить за оказанное доверие. И ещё… Попытаться понять друга, постараться узнать лучше, что у него на уме и на сердце.
Криво усмехнувшись, Рон кивнул в сторону дивана, предлагая присесть, а сам подобрал со стола карандаш и начал что-то дорисовывать, кажется, не столько с целью доработать рисунок, сколько пытаясь справиться с волнением. Азалия села и стала тихо ждать, терпеливо давая возможность собраться с мыслями.
– Помнишь, в детстве я рассказывал про сны? Странные и реальные, где будто бы я, но не совсем?
– Да. А ещё там были другой мир и сад. – На самом деле Азалия плохо помнила детали, но начала предполагать, что здесь как-то замешан Мир Садов.
– Были. И есть. Хотя заметно изменились. Эти сны продолжаются, и я почти уверен – являются чем-то большим. Не могу это объяснить, просто чувствую. И с одной стороны, хочу, чтобы оно прекратилось, но с другой… Кажется, будто для меня это станет точкой невозврата. Что эти сны прекратятся только тогда, когда я совсем отъеду. Раньше-то они случались чаще, а тот я казался менее ебанутым. Кажется, моя ёбнутость – просто тень его. А ещё у него какие-то странные навязчивые мысли.
Рон потянулся к зелёному карандашу и ненадолго отвлёкся от рисунка, глянул на Азалию, будто убеждаясь, что на её лице нет осуждения, недоверия, ядовитого скепсиса. Она же старалась сохранять внешнее спокойствие и не сбить с мысли нахлынувшими эмоциями: тревогой и жалостью.
– Этот псих помешан на букетах, из-за чего иногда я сам слишком много о них думаю. И о том, что должен существовать какой-то идеальный. Господи, что за бред. – Он громко вздохнул и провёл по лицу рукой. – Для меня – бред, а для него – смысл жизни. Какой-то хуёвой жизни. Там вечно вокруг валяются вялые цветы, а ещё этот блядский нож – каждый раз хочется выкинуть. Вот чувствую: это настолько опасная хуйня, что рядом с ней и дышать не стоит. Но ничего поделать не могу. А ещё дом там – мечта сюрреалиста. Или хреновая генерация в нейросети. Вот вроде знакомые образы, но всматриваться начнёшь – крыша поедет. А знаешь, что ещё? – Рон резко выпрямился. Пристально посмотрел на Азалию. И с нервным смехом откинулся в кресле. – Да, я был уверен, что никакой это не сон, но потом там появилась ты. Недавно совсем: неделю назад. Тоже очень реалистичная. Но откуда тебе там взяться? И что же, значит, все прошлые ощущения оказались неверны? И эта хуйня реально просто отражение того, насколько именно я чокнулся? Я просто хочу уже удариться о дно, чтобы падение наконец остановилось.
При упоминании себя Азалия вздрогнула, напряглась. Для неё это стало последним гвоздём-подтверждением: Рон точно иногда видел Мир глазами Реда. Не просто сны о Мире, созданные общей частью души – достоверные в плане образов, но не отражающие реальные события, а именно жизнь Реда. Связь Отражения и садовника оказалась пугающе тесной. Отсутствие одной стороны точно скажется на другой. Полное помешательство одного неминуемо затронет другого. Раздробленная душа всё ещё является одной сущностью если не сознанием, то состоянием.
– Я ничего не понимаю и устал. – Рон закрыл глаза. – В том числе от молчания. Врачу такое не расскажешь: тут уж и в дурку попасть можно. Кому-то из окружения… С детства понял – бесполезно. Спасибо, что выслушала. Может, так сознание продержится при мне на день дольше.
Не в силах отвести взгляд от измученного профиля, Азалия нервно сжимала край футболки, колеблясь. Стоит ли рассказать правду? Поможет ли это Рону или добьёт? И… Как не упомянуть при этом о своей цели, роли? «О, знаешь, то место – реально другой мир, а я действительно туда захаживаю, потому что должна каким-то образом спасти», – прозвучит сомнительно и почти издевательски. Но и как есть оставлять не хотелось. Рон имел право знать что видит – это такая реальность, а не картины авторства воспалённого разума. Оставалось поверить, что он и сейчас не станет задавать лишних вопросов.