Белая вздохнула, тем самым обозначая смирение с нынешней формой, мотнула головой и наконец-то решила себя осмотреть. Кем её вписали в мир? Простая невзрачная одежда цвета дорожной пыли, плотный плащ-накидка с капюшоном, заплечный мешок… Похоже на образ путешественника. На поясе обнаружился нож. Долго не думая, Белая достала его и обкорнала волосы. Получилось криво, но красоваться не перед кем, а патлы будут только мешать. Холодный ветер унёс скинутые с края утёса белые пряди. Отдаляясь, они всё сильнее сливались с пеной бушующего моря.
Далеко впереди небо чернело от дыма и краснело от огня. Мир успешно занимался тем же, чем и всегда: уничтожал сам себя. Белой не требовалось уточнять обстановку, чтобы знать: война стала здесь естественным состоянием. Раньше сражались за реликвии, теперь – за мощи. Этакая игра: попробуй собрать бога по кусочкам, чтобы протянуть дольше соседей. А для чего тогда разбирали?
Белая совершила перемещение к первой приближенной к мощам точке.
***
В этом месте даже дыхание природы было насквозь пропитано болезнью. Вспученные стволы почерневших деревьев, жалкие остатки сухой прошлогодней травы, серая бесплодная почва. Местность казалась настолько безжизненной, что ею пренебрегало даже гниение. Полная противоположность того мира, который Белая посетила в первый раз. Полная противоположность того, что пытался создать Родон. Ради чего он жил и умирал.
Белая накинула капюшон и, ведомая настроенным на божественную силу чутьём, направилась вниз по пологому склону. Под хруст веток, старой листвы и… Она глянула вниз и сглотнула: твёрдая подошва сапог дробила тонкие кости. Показавшийся впереди город узнать удалось не сразу: столица маленькой слабой страны, населённой малочисленным козлоногим народом, представителей которого в остальном мире встретить практически невозможно.
Дома исчертили глубокие трещины, казалось, вот-вот один из них рухнет даже не от ветра – от взгляда. С тихим шорохом осыпались кусочки стен. На грязных улицах валялись тела. Мёртвые, гниющие и близкие к тому. Убирать их, очевидно, некому. Все силы и средства уходили на поддержание кварталов для состоятельных и привилегированных. Состоятельность тут наверняка начиналась с возможности есть каждый день, а то и каждые два дня. От смрада кружилась голова и подкатывала тошнота. Спасало одно: полноценным смертным Белая всё-таки не являлась. Да, у неё есть плоть и кровь, но больше как условность, не требующая больших усилий для поддержания и позволяющая надолго задерживать дыхание.
«А ведь когда-то и это место тонуло в благословении, не зная бед…»
Пора бы привыкнуть – всё равно ужасало осознание, насколько глубокую можно вырыть себе яму и целеустремлённо в неё катиться. Если мир страстно желает умереть, здесь бессилен даже Создатель. Ни прекрасные условия, ни любовь творца, не способны защитить от полёта в пропасть. Начальная точка может быть сколь угодно хорошей, это не помешает конечной стать сколь угодно плохой.
От этого вспомнились перекатывающиеся – пока ещё тихо и с нотками неуверенности – по Миру Садов слухи. Он всё-таки находился на другом уровне и не так хрупок, однако… Силами последнего садовника или кого другого, но не уровня Порядка, коего можно посчитать за местного Создателя, неужели и его получится довести до полного разрушения? А если своими действиями она правда…
Белая резко затормозила от внезапно перекрутившегося плаща, обернулась. В подол плаща грязной костлявой рукой вцепился сидящий на дороге ребёнок. Тощий-тощий. Казалось, только глаза от него и остались. Большие, жалобные, голодные. На голове осталось несколько жиденьких прядок волос. Тело покрывали нарывы, местами содранные, с засохшим гноем и запёкшейся кровью.
– Тётя… Тётя, у вас есть еда? Тётя, дайте еды. Пожалуйста… Тётя, хоть что-нибудь, хоть крошку, – лепетал ребёнок слабым голосом.
Ей нечего дать. Совсем. Ни крохи еды, вещи – такая же пустышка, как и замена второго сердца. С перекошенным от жалости лицом Белая выдернула плащ из слабой руки, из-за чего ребёнок упал да так и не нашёл сил подняться.
Тихие стоны, невнятные мольбы, протянутые руки, – чем дальше заходила Белая, тем чаще кто-нибудь пытался воззвать к милости чужестранки. Их не волновало, кто она и откуда, зачем пожаловала в съедаемый болезнью и голодом город. Она выглядела сытой и здоровой, и этого достаточно, чтобы попытаться что-нибудь выпросить.
Оставшееся сердце обливалось кровью. Белая думала, что достаточно возненавидела истерзавший Родона мир, чтобы потерять всякое сочувствие, но, кажется, как Родон не мог отбросить агапе, так и её сущность неотделима от сочувствия.
Ветер пытался отодрать от стены листовку, напоминающую всем гражданам от семи до семидесяти лет в обязательном порядке являться на работы во благо империи. Империя… Явно не эту страну так называли. Скорее всего, в результате очередной войны она стала колонией, которой оставили крохи мощей для поддержания жалкого существования и эксплуатации человеческих ресурсов.
Какая работа? До этого момента Белая не видела, чтобы по улице шёл кто-то кроме неё. У этих людей нет сил стоять, многие не проживут и недели. Если бы не столь изолированное расположение города, его бы уже спалили во имя препятствия распространению болезни.
Белой казалось, хуже уже не будет. Куда ещё падать городу, в котором отказывались жить крысы? Или, возможно, их просто съели. Ей не встретилось ни одного животного, а растения – только близкие к состоянию трухи, пыли. Но вот из окна выпал человек. Хруст костей, стон, смерть. И тут же оживились казавшиеся бессильными тела, уставились обезумевшими глазами в ожидании: не шевельнётся ли? И то, кажется, лишь потому, что с ещё живым пришлось бы потратить силы на подавление сопротивления.
Дальше события развивались с неожиданной для Белой скоростью. Несколько человек кинулись к трупу и начали раздирать на части. Кто руками, а кто – сразу зубами. На нём мяса-то было едва-едва, кожа обтягивала кости, но в итоге не оставили и их. И даже из грязной кровавой лужи на дороге пытался пить какой-то ребёнок.
Зажав рот, Белая поторопилась оказаться как можно дальше от этой улицы. Безумие. Это какое-то тошнотворное безумие. Она точно пришла в мир Родона, а не в его извращённую тень? Как страж врат, Белая бывала свидетелем бедствий. И не одного. Вопреки мыслям Белладонны, она посещала не только благополучные миры. Ей приходилось долго и внимательно наблюдать за трагедиями, чтобы суметь подсказать садовнику способ вернуть миру благополучие. Иногда становилось невыносимо больно, мерзко, страшно. Но сейчас… Сейчас пробирало особенно сильно.
«А ты? – Белая свернула на безлюдную улицу и привалилась к стене. – Ты это видишь? Чувствуешь? Возможно ли существовать среди всего этого и не сойти с ума?»
Она бы не смогла. Она бы давным-давно сломалась полностью. Ещё на опытах. А то и раньше, вынужденная ощущать боль мира, как свою. Уничтожила бы или себя, или детей. И точно бы не беспокоилась об их судьбе до последнего.
По мере приближения к храму улицы становились немного чище, на них не сидели и не лежали тела. Вот он какой – квартал для состоятельных. В былые времена такое бы назвали без пяти минут трущобами.
Местный храм тоже давно потерял былой лоск. Потускнел, потрескался, облез. У входа стояли стражники, измождённые настолько, что смогли бы дать отпор лишь ещё более истощённым местным жителям, но никак не реальной опасности. Белая всё равно хотела избежать прямого конфликта, поэтому пошла в обход. Брела вдоль сероватой каменной стены до тех пор, пока божественная энергия не начала ощущаться особенно сильно. Мощи рядом.
Белая оглянулась и убедилась: свидетелей нет. Активировав заклинание жестами, она прошла и сквозь ограду, и сквозь стены храма – прямиком к хранилищу. Пустому. И снова стала материальной.
На самом деле тёмная тесная пустая комнатка с затхлым воздухом на кладовку не тянула, что уж говорить о сокровищнице, но именно здесь на невзрачном каменном пьедестале в облезлой шкатулке лежала величайшая ценность страны. Её сердце и дыхание. Её жизнь.