В интернате № 42 эти слова запрещены. Здесь каждый талантлив, здесь каждый на виду, работает в полную силу, сменяя товарищей у доски. «У-у-у… о-о-уль», — тянут дети, и надо видеть, какие счастливые при этом у них лица. Тут, признаюсь, не сразу я понял учителя: и чего, кажется, топтаться так долго на месте, да и звуки какие-то уж слишком простые… Но в том-то и дело — простые, комфортные для ребячьей гортани. («Сережа, и младенец умеет петь «уа-уа-а», тебе чего стоит».) Здесь действует, по словам Огороднова, фактор благодати, когда полное — до тонкостей — овладение звуками приносит детям физическое наслаждение, когда гортань буквально счастлива от рождающихся в ней нот. Оттого и лица такие: мы можем, у нас получается…
Постепенно, бережно «ставится голос», развивается от систематических упражнений артикуляционный аппарат, обнаруживается музыкальный слух у каждого в классе. Зато потом ничего не стоит в считанные минуты разучить и с блеском исполнить любую сложную песню. Так и случилось недавно в консерваторском зале, где собрались профессионалы из профессионалов. Стряхнув налет искушенной сдержанности, они не жалели ладони для аплодисментов.
Как-то раз во время одной из многих наших бесед я рассказал Дмитрию Ерофеевичу о древней Мологе, приволжском уездном городишке, скрывшемся навек под волнами Рыбинского водохранилища. Вернее, рассказал о тамошней гимнастической школе, кстати, одной из первых в России. Воспитанники ее, или гимнастеры — так тогда их называли, пели и пели подолгу, собравшись в круг, сложив на груди могучие руки. Пение входило в программу занятий наряду со всевозможными сальто, кульбитами и стойками на трапеции. Считалось, что так вырабатывалось верное дыхание, увеличивался объем легких, повышалась даже выносливость.
— Эти гимнастеры — умнейшие были люди. — Незримая сила сорвала Огороднова с места; юношески легкий, он прошел актовый зал и со сцены торжественно заключил: — Пение может все!
Наверное, учитель подобно всякому человеку, увлеченному поглотившим его делом, чуть-чуть преувеличивает возможности своих уроков. Но, честное слово, есть заразительная правота в его убеждении: если дать людям красивый голос, научить им владеть, то они и сами станут красивее, умнее, добрее, талантливее. Не тотчас, разумеется. Речь идет о воспитании человека будущего, а будущее, как известно, начинается сегодня. Большие задачи стоят тут перед педагогикой, и лучшие, ищущие учителя берутся их решать уже сейчас, в напряженных буднях средней школы.
«Выражай в голосе прежде всего свою доброту. Выражай ее свободно, непринужденно» — с таких слов начинается составленная Дмитрием Ерофеевичем «Памятка педагогу по вокальной работе с детьми».
…А все-таки хорошо, что Огороднов такой же, как много лет назад, в Гатчине и раньше, когда ничего еще не было — ни его системы, ни книг, ни сенсационных выступлений в отливающих золотом старинных залах. Порой мне даже кажется, что он с годами становится моложе. «Подумаешь, тоже работа — беспечное это житье: подслушать у музыки что-то и выдать шутя за свое», — неунывающе отвечает стихами.
Надо сказать, что музыку он слушал и слышал всегда, но вот серьезно начал ей учиться только в тридцать лет. А прежде — детство в семье из восьми человек, где каждый кусок хлеба на счету, — не до фисгармоний с роялями. Потом война — с первого до последнего дня в артиллерии, ранение, контузия, орден Красной Звезды; в мирное время — горный институт, работа в Главной геофизической обсерватории под Ленинградом… И вдруг круто, чувствуя давно и мучительно в себе иное предназначение, он изменяет свою жизнь. Вскоре уезжает в маленькую безвестную Лопухинку, начинает заниматься с детьми. Сорока пяти лет становится студентом-заочником педагогического института. Штудирует труды ученых, музыкантов, педагогов, психологов, физиологов, медиков, словно в надежде на поддержку в сомнениях: не так надо учить петь, не так. А как?
Все мы, размышлял он, радуемся нежным, чистым детским голосам. Отбираем таких ребят в студии, кружки, учим, восхищаемся, а после оглядываемся в недоумении: ау, таланты, куда же вы подевались? А ведь забываем, что человек является на свет с наипростейшим, фальцетным механизмом образования голоса, предназначенным вовсе не для услады нашего слуха. Просто есть мышца, замыкающая гортань несмышленого младенца от не дай бог молока да каши. Она и влияет на голос; мудрый прагматизм природы, не более. Мы же — давай, жми на всю, поражай дарованием. И поражают, увы, недолго, так как уже с шести-семи лет идет формирование взрослой, грудной (смешанной) системы голосообразования. Не тут ли надо — бережно, вдумчиво — искать ключ к проблеме?..