Пели некогда здоровяки гимнасты в старинной Мологе. Поют в тихой зеленой Гатчине, в московском сорок втором интернате, в других местах страны. Возможно, овладев системой Огороднова, запою и я и мой голос перестанет нервировать домашних. Что же тогда получается, Дмитрий Ерофеевич? Выходит, мастера-вокалисты на потоке?
Нет, конечно, нет. Просто… Просто еще, по выражению Ушинского, хоровая песня несколько отдельных чувств сливает в одно сильное чувство и несколько сердец в одно сильное чувствующее сердце.
Не так уж и мало в наш деятельный век.
Евдокимыч
Дед идет по тротуару трепетной старческой походкой, широко разбрасывая для устойчивости ноги в порыжелых клепаных ботинках. Он разменял уже десятый десяток, он все видел, все знает и устал жить на свете. А в доме на соседней улице его ждут. Там говорят вполголоса, боясь не услышать звонок, с нетерпением смотрят на часы и с неприязнью на печь — это она причина многих бед, простудила детей малых и вот-вот пустит степенное семейство по миру: угля подавай ей тонну, а тепла получишь на грамм.
— Николай Евдокимович! Наконец-то! Позвольте вашу шляпу…
Шляпу Евдокимыч «позволяет»; его, отдувающегося с дороги, ведут туда, где печь. И тут со старым мастером происходит нечто удивительное. Куда-то исчезли без следа коленная дрожь и дряблость трепетного шага. Есть нежно-хищная поступь, бесшумное дыхание охотника, уловившего бульканье токующих тетеревов. Михайлусенко мягко кружит у печи, прислушивается к тому, что происходит во тьме ее больного угарного нутра; он словно ждет оттуда особого сигнала, возможно, даже жалобы или надсадного вздоха, по которому и решит судьбу прокопченного дымохода, изношенного зольника, ветхого колосника. И сигнал приходит. Выносится приговор: ломать.
Но просто сказать — ломайте! — деду мало. Ему надо поговорить.
— Читал давеча в газете: гражданин заграничный скушал в один присест пять кирпичей. Рекорд, говорят… Надо ж так над безвинным материалом измываться! Кушал бы бомбы да ружья ихние… — И без перехода: — Это ж кто ее строил, печку вашу? Руки бы ему того… — дед вздыхает, и праведный гнев закипает в его глазах. — Сколько благородного кирпича извели. Эх… Ладно, ломайте. Завтра приду.
Знаю, Евдокимыча в его девяностотрехлетней жизни, кроме доброй печки, греет статистика: в целом по стране тридцать пять процентов жилой площади пока отапливается печами. Нет-нет, дед вовсе не рутинер закоренелый; он может часами с внуком-инженером сидеть над чертежами еще не построенных котельных, восхищаясь их будущим совершенством и мощностью. Просто если существуют эти проценты, значит, нужно людям его стародавнее ремесло, нужен и он сам, постигший это ремесло до тонкостей. И Евдокимыч горд. И конечно, наплевательское отношение к этим вроде бы простым, но ведь и сложным бытовым сооружениям, бездарная торопливость при их создании очень и очень удручают старика.
Чтобы отвлечь печника, завожу разговор о его книге. Он вмиг, как ребенок, преображается, веселеет:
— Лишь узнал про эти самые проценты, так и тетрадок всяких накупил, писать сел, а чего же делать, коль не довелось после себя в запас никого делу выучить… Ох, и досталось мне на орехи! Грамотешки-то кот наплакал… А кто за меня напишет, кто печи так знает? — Он выжидает секунду и говорит решительно: — Никто! К тому же на том свете, сказывают, и так шибко жарко, не пригодится, стало быть, моя практика… — Это уже с хохотком, покряхтывая, с наигранным смирением.
Не скрою, поначалу немного раздражала эта стариковская самоуверенность: никто, видите ли, так печки не знает. Будто и специальные книги, написанные квалифицированными мудрыми авторами, у нас не издаются. А потом подумал: пишут, издаются, но едва ли у кого есть такой опыт: более восьмидесяти лет — и все печи, печи. Тысячи кирпичей, тонны глины, песка, десятки стершихся от работы кельм-мастерков. Уникальный опыт, уникальная цифра — 80 лет труда.
Сейчас, когда я пишу эти строки, книги Николая Евдокимовича Михайлусенко (недавно в Краснодаре вышла вторая — «Как сложить экономичную бытовую печь») лежат передо мной на столе. Небольшие книги, рожденные в больших хлопотах, полуночных бдениях, беспокойстве: а как, не успею?