Это был только первый акт комедии, которую мой отец разыгрывал по вечерам в деревенских трактирах, собственно говоря, лишь малая часть его богатой программы, в которую он вкладывал весь пыл своего горячечного вдохновения, свой гений целиком, все свое буйное красноречие и блестящую эрудицию. Песню он заводил, когда его провоцировали, и создавалось впечатление, что пел он только для того, чтобы унизить деревенских крикунов. Он запевал внезапно, так громко, что на барной стойке и в буфете звенели стаканы, а певцы умолкали, не решаясь ему подпевать, чтобы не выглядеть смешными в глазах дам и прочей публики. У отца был обширный репертуар сентиментальных романсов, старинных баллад и баркарол, шансона, полек и чардашей, арий из оперетт и опер, исполнение которых он иногда сопровождал драматическими речитативами, но в его интерпретации сентиментальность текстов и мелодий приобретала какую-то мажорную чистоту, а слащавый осадок выпадал в серебряном кубке его голоса, становился ломким и звонким. Плаксивое, трепетное пение fin-de-siecle он дополнил новыми нюансами, очистил его от бидермейеровской фальшивой изнеженности и пуританской непорочности, он пел без глиссандо, полными легкими, по-мужски, и не без теплоты. Несомненно, этому в первую очередь способствовал сам его голос, тембр, в котором не было места мелким лирическим завитушкам, он струился с высоких откосов, чуть хрипловатый, как звук горна.