Вечерами отдыхали. На полянке стояли два шалаша, сделанных из пахучих пихтовых веток; горел костер, в котле варился суп из глухаря, добытого молодым охотником. Трофим положил в котел дикий лук, найденный на высоком мысу. Вера хвалила суп за «приятную горчинку», за легкий аромат дымка.
После ужина Митрофан, едва добравшись до постели, сразу уснул и захрапел, а Трофим лежал с открытыми глазами. Ему казалось, что он слышит дыхание девушки в соседнем шалаше. Она тоже не спит; разве можно уснуть, когда так будоражит и пьянит запах кедрача?
Сквозь густую неподвижную хвою пробрался лунный луч, заглянул в шалаш. Трофим поднялся и шагнул к погасшему костру, намереваясь в горячей золе зажарить несколько кедровых шишек. И в ту же секунду из своего шалаша вышла Вера, глянула на небо.
— Какие здесь крупные звезды! Какой воздух!.. Он как будто…
Девушка не договорила. В лесу неожиданно возник трубный, протяжный и призывный голос, от которого, казалось, вздрогнули кедры и колыхнулось небо.
— Ой!.. — глухо вскрикнула перепуганная Вера; споткнувшись о дрова, чуть не упала. Трофим вовремя, ловко и легко, подхватил ее и помог встать на ноги.
А странный трубач опять заиграл, на этот раз протяжно, с переливами, и голосистое эхо отозвалось ему со всех ближних сопок.
Ночная трубная песня глубоко западала в душу, и два человека на полянке замерли, слушая ее.
Едва песня умолкла, как тотчас же по другую сторону полянки раздалась ответная, полная дикой ярости к смельчаку, непрошенно вторгшемуся в лесную тишину. Тот не остался в долгу и тоже ответил рокочущей угрозой. Эхо откликалось суматошно, будто сбитое с толку.
Вера недоуменно посмотрела в глаза Трофиму. Что это такое? Почему же он молчит?
Затрещал валежник, зашумела хвоя, и через полянку вихрем пронесся огромный зверь; испуганно отклоняясь от запаха свежего кострища, промелькнул так близко, что Вера с Трофимом юркнули под кедр. Зверь сердито рявкнул и исчез в лесу.
— Изюбры играют… Олени… — прошептал Трофим, слегка пожимая доверчивую руку девушки. — У них… время такое…
— Да? — чуть слышно переспросила Вера.
— Самая пора…
Она вырвала руку и убежала в шалаш…
Все дни она была молчаливой и угрюмой. И Трофим помрачнел, в душе ругал себя за те лишние слова. Неужели все потеряно? Неужели он не увидит улыбки — для него одного — на ее лице?..
Только к концу недели изюбры умолкли, — видимо, ушли за сопку. Но и в последнюю — тихую — ночь, проведенную в тайге, Вера не спала. Выглянув из шалаша, Трофим увидел ее сидящей у едва живого костра. Позади нее на траве белел иней и сливался с ее платьем, Трофим взял полушубок и накинул ей на плечи. Потом он нарубил дрова, подживил костер и сел рядом с нею. Вера припала к его груди.
— Скоро придется прощаться… — заговорила она. — Полиция рассвирепеет: «Самовольная отлучка! На целую неделю!..» Угонят на север…
— Не угонят. — Трофим положил ей руку на плечо. — Ежели мы… мы с тобой… законным браком…
— Не выношу я попов… — Вера шевельнула плечами. — Но придется… Без этого нам с тобой житья не дадут. А я не могу без тебя. Не могу…
Молитвы матери не помогли, панихида не подействовала: смутьянку не загрыз медведь, не проглотила грозная река, не придавило падающее дерево. Никакой напасти не случилось, словно с нею был не то ангел-хранитель, не то нечистый дух. Увидев ее у ворот, мать даже перекрестилась от испуга.
Сыновей встретила сердито; на орехи, привезенные во вьюках, не взглянула, словно не ждала выручки от продажи их. Не к добру все!
Стоя на крыльце, она объявила поднадзорной:
— Придется тебе, миленькая, другую квартерку искать… — Зло поджала побелевшие губы; помолчав, начала пенять: — Не думала я, не ждала от тебя такого греха да сраму. Подобру тебя встретила-приветила, а ты…
Трофим решительно шагнул на крыльцо.
— Мама, перестань, — потребовал он и простертой рукой заставил посторониться. — Никуда Вера не пойдет от нас.
— Я не хочу из-за нее в каталажку садиться… Терпенья моего больше нет! — кричала мать. — Все тряпки ейные выбросаю, горницу святой водой побрызгаю…
— Горница — наша.
Вера, вскинув голову, поднялась по ступенькам и вошла в дом.
Мать бранила сына, тыча пальцем в его сторону:
— С кем спутался, варнак! И малолета не постыдился. — Глянула на Митрофана, что расседлывал коней, — Портишь молоденького! Грех тебе будет!.. Грех!..