— Ты с ума сошла! — досадливо воскликнула Вера. — Говори: какое слопала?
— Не знаю. Может, желтенькое; может, красненькое. Не успела разглядеть.
Яблоки на столе теперь лежали уже не рядами, а сбились в кружок, как цыплята в гнезде, — не сразу разберешься, какое пропало. Все спутала баламутная девчонка!
А Мотя, следя глазами за каждым движением подруги, — подойдет к столу или не подойдет? — продолжала хохотать, руки невольно поджимали живот, будто без этого она не смогла бы остановиться.
— Довольна проделкой? Озорная коза!
— Правильно ругаешься! Козы — вредительницы огородов и садов!
Проглотив последнюю смешинку, Мотя, стараясь казаться степенной, провела тыльной стороной ладони по губам, влажным от яблочного сока, и спросила подругу — всегда ли она со счета угощает гостей яблоками? Может, весь урожай в саду пересчитала поштучно?
Попросив не дурачиться, Вера рассказала, зачем она положила эти яблоки на стол.
— Дошло. Дошло! — замахала руками Мотя. — Выходит, науке ущерб нанесла! Но я нечаянно. — Бросилась к Вере и обняла ее. — Не сердись, подружка, из-за пустяка. Для науки ты можешь записать: яблоко сладкое! Я привередливая: кислое не стала бы есть.
Помолчав, Мотя покачала головой.
— Коза у тебя последний раз в саду. Завтра уезжаем из Глядена. Все подружки. Забалуев кричит, справок на паспорта не дает. Все равно убежим! — Она повернулась к ватнику, что висел на вешалке, достала из кармана блокнотик и положила на стол, поверх тетради с вырезками. — Тут про коноплю все записано, как ты просила: про все делянки. Полный тебе отчет, чтобы не поминала лихом. Завтра прочтешь. Завтра.
Пока грелась вода в чайнике, девушки сидели на скамейке перед печкой. Мотя рассказывала:
— Подружки тоже собирались к тебе на прощанье, да стирку затеяли. А Семка, ты знаешь, уже в городе.
— В клубе не ко двору пришелся? А Лиза как?
— С ним. Куда муж, туда и жена! Квартиру им обещают.
— Понастроили там квартир — ждут вас не дождутся!
— Мы — в общежитие, к нашим деревенским девчонкам. Семка — получит от заводского клуба. А может, махнет на курорт. Там, говорит, баянисты — в штате. Служащие! По утрам играют на физкультурной зарядке, а по вечерам — танцы. Будет наша Лизка павой похаживать! Даже завидки берут…
Вера перестала поддерживать разговор, и Мотя тоже на время замолчала.
После ужина девушки в обнимку улеглись на кровать. Мотя заговорила шепотом:
— Скажи напоследок: у тебя опять из-за этого Бабкина сердце ноет?
— Как «опять»? Я ведь никогда…
— Так я тебе и поверю! «Никогда раньше». А теперь шибко любишь? Ну, скажи.
— Не допытывайся. Я сама не знаю…
— Значит, любишь!.. А он-то, наверно, уже другую нашел? Неужели будет ждать? На ногу ты верткая, а на думы неповоротливая…
Мотя вскоре заснула, крепко и сладко, как ребенок. Вера чуть не всю ночь пролежала с открытыми глазами. Только перед утром сон сморил ее. От стены несло холодом. А девушке казалось — от студеной воды зябнет тело. Она пытается вынырнуть и не может. На счастье, попала в руки веревка, спущенная со скалы. Вершина — далеко в небе. Бабий камешек! Над обрывом стоит сосенка, качает волосатой головой и смеется: «Зачем ты бросилась в реку?.. Подумаешь, тоже любовь!..» Вера кричит: «Чем я виновата? Все неладно повернулось… А я жить хочу…» Она пытается по веревке взобраться на отвесный берег, но пряди, одна за другой, рвутся, как водоросли. Неужели не выдержат? Еще бы немножко. Еще…
В комнате посветлело. Открыв глаза, Мотя вскочила с постели:
— Ой, проспали!
Вера, тяжело дыша, села на кровати, боязливо посмотрела вокруг себя, потерла виски.
— Приснилось тебе что-то? Страшное, ага? — приставала любопытная Мотя.
Подруга не ответила. Ну и не надо. Пусть одна переживает…
Мороз навел на окнах первые, еще легкие, узоры. В доме было прохладно. Придя в себя, Вера бросилась к печке. Как всегда, у нее припасены сухие дрова. Через полчаса сварится картошка, вскипит чай.
Но Мотя заторопилась домой. Ей хотелось уйти раньше, чем подружка обнаружит то, что она дописала в ее тетрадь, напомнив о ласковом прозвище, которое Вера в тот зимний вечер сама дала Васе Бабкину. Сейчас, чего доброго, еще больше расстроится. А уговаривать нет интереса. Пусть посматривает на свой локоть: близок, да не укусишь. Осталась на бобах! Успокоится — приедет в город…
Мотя быстро умылась, надела свою стеганую ватнушку. Вера накинула полушубок на плечи. И они вышли на крыльцо.
Яблони стояли, опушенные белой хвоей богатого инея, а над ними висела по-утреннему лиловая дымка.