В зале опять засмеялись. Фекла, не унимаясь, указала рукой на Бобрикова:
— Подходящий мужик! Соседом был. Совхозом управлял. Все знают. Говорят — агронома надо. Он и агроном. Сильней-то его, почитай, никого нет. Чего же еще думать головушки утруждать? — Оглянулась на зал. — Кто что должности не отпустят? подымем него руки. Вот и закон!
Присматриваясь к каждому человеку, Векшина видела— одни возмущены хитроватой настойчивостью Скрипуновой, другие подсмеиваются над ней, а третьи — сторонники Забалуева — готовы поддержать ее. Бобриков тоже заметил это и поспешил ответить:
—бы охотно согласился… Но вы же сами, выбирая меня в депутаты краевого Совета, доверили мне другую работу. А я привык к дисциплине: не могу оставить своего поста без разрешения сессии.
— Ну вот! — Фекла сделала укоризненный жест в его сторону. — Об чем же тогда разговор?.. А наш Макарыч, из заботливых — заботливый…
— Заботы у него больно мелкие, и толку от них нет, — сказал Дорогин, вставая с первой скамьи. — Нам пора подымать колхоз. Новую агротехнику вводить. А для этого нужен грамотный человек. И с кругозором. Я выдвигаю Огнева.
— Толково! — крикнули из зала. — Огнева — в председатели!
— А Микиту как выбирать? — спросила Фекла. — Он ведь на ученье посланный…
— Ему дадут отпуск на уборочную, если изберете. И он сумеет направить дело, — сказала Дарья Николаевна. — Зиму поработает заместитель. А к весне товарищ Огнев закончит школу и вернется к своим обязанностям. У вас будет председатель-агроном.
— Вся ясность налицо!
— Ставьте на голоса!
В президиуме переглянулись. Векшина шепнула Забалуеву:
— Руководите собранием.
Сергея Макаровича давно мучила жажда, будто он не ел свежих огурцов в это утро. Сейчас он выпил стакан воды, покашлял и, нехотя поднявшись, заговорил сдавленным голосом:
— Значит, так… За Огнева, значит… за Микиту… Кто голосует?.. — Окинул зал хмурым взглядом. — Вроде все подняли… Выходит, выбрали…
Дрожащей потной рукой Забалуев достал из нагрудного кармана печать и положил перед Огневым, пристукнув ею, словно костяшкой домино, и, спустившись со сцены, через боковую дверь вышел из клуба.
На улице его остановил Неустроев, заехавший сюда из Луговатки. Там собрание уже прошло: три колхоза слились в один.
— Ну, а у вас как?
— Не меня бы об этом спрашивать, не мне бы отвечать. Больно легко разбрасываетесь кадрами! — буркнул Забалуев. — Надо вот работенку присматривать…
— Как?!. Разве заместителем тебя не избрали?
— Еще бередишь…
— Опять эта Дарья!.. — Неустроев раздраженно взмахнул кулаком. — Все не так… Ведь уговаривались…
— Самому надо было приехать, — укорил Забалуев. — Вернее было бы…
— Ну, а в Луговатке что бы получилось? — Неустроев развел руками. — С ее либерализмом…
Нелады, возникшие между секретарем райкома и председателем райисполкома еще в первый год их совместной работы, все обострялись и обострялись. Много раз Неустроев порывался пойти к Желнину и попросить, чтобы эту Дарью перебросили в какой-нибудь другой район, но опасался, что Андрей Гаврилович не поймет его. Чего доброго, скажет: «Ее любят в районе, уважают». Припомнит партийные конференции: против нее всегда один-два голоса — не больше… Вот и приходилось выжидать удобного случая. Последняя партийная конференция закончилась совсем не так, как хотелось бы Неустроеву. К тому времени по всем сводкам район оказался далеко позади передовых. Отстали даже от тех, кого в крае много лет привыкли считать обозниками. Кто виноват? В первую голову — Векшина с ее нетребовательностью: ей бы больше подошло в детском саду ребятишек уговаривать… Так и сказал в докладе. Думал, что признает ошибку, перестроится или попросится на другую работу. Но она признала только какие-то мелочишки, а потом принялась разъяснять разницу между требовательностью и грубостью. Когда, говорит, с людьми обходятся грубо, у них опускаются руки. Требовательность, дескать, должна быть такой, чтобы не унижалось достоинство человека, тогда он будет работать с новыми силами. Развела философию! Тут нельзя было стерпеть, — ответил в заключительном слове. Объявили рёзультаты выборов членов райкома: против Векшиной опять только два голоса, а против него, страшно вспомнить, сто тридцать семь… С тех пор в крайкоме стали посматривать на него с холодком: чуть что — заменят. В другое время он, Неустроев, за такое проведение колхозного собрания вынес бы вопрос на бюро. А теперь… У самого под ногами не крепкая земля.