— Где… где это… случилось?
Все затаили дыхание. Наверно, был слышен хрипловатый голос, который рвался из трубки и острой болью колотил в ухо:
— В Белоруссии… Недалеко от Бобруйска…
Положив трубку, Дарья Николаевна медленно провела дрожащей рукой по волосам, словно это могло успокоить ее, и сказала полным голосом:
— Извините меня… Не могла отложить разговора…
Домой шла одна по пустынным ночным улицам, и хрипловатый голос проезжего повторял ей все, слово за словом, будто телефонная трубка все еще была возле уха… Самый тяжелый час в жизни. Если раньше оставалась какая-то маленькая надежда: «Может, еще окажется среди репатриируемых», то теперь надеяться уже не на что,
— Пришла я домой, — рассказывала Векшина, сидя на скамейке в саду, — у соседа попросила закурить…
Впервые после войны. Я ведь бросала. Думала, навсегда… Всю ночь не сомкнула глаз. Вспомнила вашего Анатолия… И вот приехала…
на руку, она заметила между пальцами папиБросила. Достала другую. Закурила. нее немножко потеплели, словно пересказ всего вчера, снял с нее тяжелый камень.
с пустыми руками к вам, — спохваТрофиму Тимофеевичу посылку! экземпляры…
Вот радость-то! Пойдемте скорее искать…
Дорогин перекапывал землю возле молодой яблони.
рассыпались на крупинки, погребая Старик не слышал шагов и вздрогтерявшегося в зарослях волос и бо
— Неуемный! Сам принялся копать!
— Садовод без лопаты, как писарь без пера! — шутливо отозвался Дорогин, качнул в руках свое орудие. — Была бы полегче — всегда носил бы за ухом.
— Что у вас, молодых помощников не стало?
— Не густо их. Пятки мне не оттаптывают.
Старик глянул на солнце, поднявшееся над далекими вершинами зубчатого хребта, покрытого розоватыми снегами, и вскинул лопату на плечо.
— Однако пора подвигаться к дому. Алексеич, наверно, чаек вскипятил…
Вера побежала вниз по аллее. Трофим Тимофеевич надеялся, что дочь накроет стол, но она забыла обо всем, кроме посылки, которая лежала где-то в машине Векшиной.
Девушка распахнула дверцу. Вот она! Сверток перевязан шнурком. Пахнет типографской краской!
Бросилась навстречу отцу, приподымая сверток.
— Посмотри, что привезла Дарья Николаевна! Сейчас распакую. Сейчас…
Присела на крыльцо. Кривым садовым ножом перерезала шнурок и принялась разрывать упаковочную бумагу. Книги рассыпались по ступенькам. Первую Вера подала отцу, вторую — Дарье Николаевне, третью стала рассматривать сама. На обложке — ветка яблони в цветах. Над ней — имя и фамилия. Внизу — две строки: «50 лет в сибирском саду».
Вера вслух прочитала название, будто видела его впервые, будто не сама писала на обложке рукописи, и только сейчас во всей глубине осознала величие полувековой работы отца. Сколько было помех и колючек на его пути! Сколько ударов обрушивал мороз на его голову. Сколько нерешенных загадок до поры до времени закрывали даль! А он все шел и шел вперед…
Трофим Тимофеевич, перелистывая книгу, останавливался на цветных вкладках. Там были запечатлены яблоки его гибридов.
Дарья Николаевна пожала ему руку.
— Вам спасибо! — сказал Дорогин. — Если бы не тормошили меня… Нас с Верунькой… Мы, однако, никогда не написали бы…
То был день приятных встреч. Не успели закончить чаепития, как залаял Султан, и от ворот донеслись автомобильные сигналы. Вера выбежала на крыльцо, глянула к воротам и, ударив в ладоши, позвала отца.
По аллее шли два грузовика с высокими тентами из зеленого брезента. На подножке передней машины стоял нетерпеливый Витюшка. Порываясь спрыгнуть на землю, он махал руками и кричал:
— Деда!.. Деда!..
Внук вырос, стал сдержаннее, — уже не называл старика ни оранжевым, ни золотым и не взвизгивал от радости. Только подпрыгивал.
Едва машина успела остановиться, как Витюшка с разбегу бросился на грудь деду и обвил шею длинными, по-детски тонкими руками.
— Здравствуй!.. Я приехал с дядей Мишей, — сказал о дальнем родственнике своей матери; захлебываясь радостью, спешил сообщить о самом для него важном и волнующем. — Знаешь, я в тайге филина убил! Правда! Сам! Из своего ружья! Которое ты мне подарил. И я — с первого патрона! Наповал!