— Ну, там, наверно, есть хороший — выходной!
Последнее слово рассмешило Витюшку, и Трофим Тимофеевич пояснил ему, что так называют зверей в зимней шубке. «Выходной» горностай белее снега.
— Пошли дальше, — сказал старик, закидывая ружье за плечо.
— Еще бы посвистеть.
— Тут горностай раньше нас все опромыслил.
Они прошли по склону в тенистый распадок. Из-под самых ног вспорхнул рябчик и скрылся в чаще.
— Этот не уйдет, — шепотом обнадежил внука Трофим Тимофеевич и, затаившись, начал подсвистывать.
Рябчик отозвался один раз, другой, третий. Потом перепорхнул на ближнюю елку.
— Стреляй. Прямо в хохолок.
Но Витюшка, как ни всматривался в густую сетку из лапчатых веток, не видел головы птицы.
— Сейчас увидишь.
Раздался выстрел, и рябчик, мелькнув между веток, ударился о землю. Витюшка подбежал к нему, схватил обеими руками и стал рассматривать перышки…
Они опять присели отдохнуть. Витюшка, прижавшись к деду, запрокинул голову и посмотрел ему в лицо. Глаза у внука светлые, добрые — отцовские.
Выждав и поборов в себе тяжелое чувство тоски и недоумения, мальчик начал сдавленным шепотом:
— Деда, а мой папа каким был?
— Хорошим охотником, — шепотом ответил старик, глубоко вздохнув. — Хотя и не всегда стрелял метко.
— Я не про это… Еще каким он был?
— Добрым, отзывчивым. Подвижным, как ртуть. В мать уродился. Все спешил куда-то…
Старик догадывался, что внук спрашивает пока что не о самом главном и волнующем и что скоро он задаст такой вопрос, от которого у обоих побегут мурашки по коже, а потом, чего доброго, польются слезы. Сдержаться бы надо…
Много лет старик ждал: внук подрастет и спросит — кем был его отец? Какова его судьба?.. А что ему ответишь?..
И вот настала эта мучительная минута. Сердце подсказывает — говорить надо только правду. Одну правду. А если сам не знаешь?..
Собравшись с силами, внук спросил:
— Деда, ты веришь, что мой папа?..
— Нет, не верю… А ты подрастешь — узнаешь больше, чем я.
— Я тоже не верю… Не мог мой папа… Мама говорит: он был самый-самый советский человек!
«Был… Неужели все — в прошлом? — задумался Трофим Тимофеевич. — Неужели для него погасло солнце?..»
А Витюшка, вздрагивая, продолжал горьким шепотом:
— Мама рассказывала: мы жили в большом доме, на главной улице. А когда папу увели, мама перетащилась в Нахаловку. Избушка на курьих ножках. Зимой холодище. Ночью волосы к стенке примерзают… А в школе парнишкидразнятся… Мама все плачет и плачет. Хочет тайком, а я догадываюсь… Совсем седая стала…
Старик обнял внука и прижал к груди:
— Правда все равно пробьет себе дорогу.
Вспомнил, что однажды подумал о снохе нехорошо, и почувствовал себя виноватым перед нею. Надо написать письмо, подбодрить ее.
— Правду никакие решетки не удержат, — сказал с глубокой уверенностью и не столько внуку, сколько самому себе. — Она сильна, как солнце… Партия скажет правду….
На стан охотники прибрели в сумерки. На полянке пылал кудреватый костер. Его суматошный свет кидался на липы, будто для того, чтобы пересчитать листья, но тотчас же забывал об озорном своем замысле и повертывался в сторону задумчивого кедра. Два черных ведра, повиснув дужками на жердочке, нырнули в огонь, и над ними клубился пар.
Путешественники управлялись с дневной добычей: укладывали для сушки растительные находки, снимали шкурки с малюсеньких пташек, писали дневники. Вот в это время и вырвался из темноты Витюшка; подпрыгнув у костра, потряс рябчиками в обеих руках:
— Принимайте добычу!
— Неужели сам настрелял?!
— Некоторых — сам… А вообще — мы с дедом…
— Стреляли в один котел, — поспешил на выручку Трофим Тимофеевич.
— Зачем в котел? — возразил старик почвовед. — Рябчик не для котла, разрешите на вертеле зажарить.
Рябчики еще только дожаривались, а дежурный по лагерю уже пригласил к столу, и путешественники шумно расселись вокруг клеенки, где была нарезана селедка и стояло ведро щей.
Мальчуган обеими руками схватил горячего, будто налитого огнем, рябчика, стал дуть на него и перекидывать с ладони на ладонь…
После ужина, когда все опять вернулись к своим дневным находкам и дневникам, Витюшка, привалившись к деду, прошептал:
— Расскажи мне сказку.
— Ну-у, охотнику, путешественнику и вдруг— сказку!
— А я сейчас не охотник. Просто — мальчик.
— А если так, то… пойдем в сторонку. Чтобы никому не мешать.
Старик с глубокой озабоченностью думал о внуке. Ему еще нужны сказки, а на его юную душу пало такое страшное испытание. И сколько их, израненных юных сердец!.. Надо думать, многие-многие понапрасну… Пусть хоть в сказки перенесется да на время успокоится…