Хвойный великан принакрыл их своим мягким зеленым пологом. Трофим Тимофеевич сел на сухую хвою. Витюшка свернулся рядом и, положив голову деду на колени, попросил:
— Только не из книжки. Свою. Новенькую сказку. Можно и быль…
Необычно ранний иней в тот год выпал не только высоко в горах, но и на Чистой гриве. В лесных полосах луговатцев пожелтели листья на тополях и кленах. Омертвело повисли черные лопухи недозревших подсолнухов. Трофим Тимофеевич вспомнил о Верунькиной конопле: злой заморозок, однако, не пощадил второго урожая? Не опустились бы у звеньевой руки, не пропал бы молодой задор. Хорошо, что ученые остановились на часок: подбодрят ее.
Но Веры не оказалось дома, а путешественники спешили в город. Наскоро поужинав, стали прощаться со своим проводником.
Витюшка, задержавшись в доме дольше всех, прижался сбоку к Трофиму Тимофеевичу, запрокинул голову и, глядя в его увлажненные глаза, позвал:
— Поедем к нам! — И чуть слышно добавил: — С тобой хорошо…
Он уже не говорил свое ребячье «деда», и старик понял, что навсегда провожает внука из его детства, что через год это будет уже подросток, утративший какие-то черты обаятельной непосредственности. Витюшка обвил ему шею руками, поцеловал в щеку и убежал к машинам, что стояли за воротами.
Когда Трофим Тимофеевич вышел на улицу, фургоны кинули вперед себя по два снопа света и понесли их к городу.
Из переулка послышались быстрые шаги. Все ближе. Вот сейчас — вдоль улицы. Вот уже — за самой спиной… Дорогин повернулся. В двух шагах от него, как бы споткнувшись, остановилась Верунька:
— Папа! Здравствуй!.. Уже все уехали?.. Ой, не могли подождать. Я хотела свозить их в поле. Пусть бы поглядели нашу коноплю.
— Мы сочли, что ты уже убрала весь урожай.
— И надо было убрать… Никого не слушать…
Старик подумал: «Рассердилась на своих противников. Это ничего. Сердитая смелее будет, дальше уйдет. У нее характер — кремешок!»
— Я хотела выдергать коноплю на опытном участке сразу же после инея, да не успела, — рассказывала Вера. — А сегодня нагрянули двое из конторы «Заготленпенька». И наш агроном с ними. Не может он простить нам, что его дружка Забалуева из председателей свалили. Ну, проехали они к опытному гектару, смотрят, а у конопли после раннего мороза скрючились недозрелые вершинки. Чесноков даже расхохотался. А у самого нос красный, как у петуха гребень. И голова запрокинута: дескать, правда на моей стороне! Полюбуйтесь, говорит, сплошными вопросительными знаками!.. Я вырвала коноплинку и отделила лубяной слой. «Вот вам волокно второго урожая! Не первый сорт, конечно, а все-таки…» Один из приезжих — у него еще старомодные очки на шнурочке — перебил меня: «Какой же это, девушка, второй урожай?! Если бы вы сеяли по тому же коноплянику… А вы почему-то залезли в паровое поле. У вас не два урожая, а два посева — ранний и поздний. Только и всего…» Будто ушатом холодной воды облил. Я чуть не расплакалась…
— А Чесноков ухмыляется, — продолжала Вера, — и рассказывает своим дружкам: «Посмотрели бы вы, какие веревки получились из этой хваленой конопли — рвутся, как нитки! Годится она только собакам на подстилку!» А я чувствую, что это он с забалуевского голоса несет.
Отец тронул плечо дочери.
— Не вдруг они удаются, опыты-то… Два урожая — очень трудно… А ты не унывай… По-другому повертывай…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Отшумело короткое сибирское лето, уступило место осени. Дни начинались ленивым, седым от инея рассветом: травы, кусты и деревья сутулились под густым покрывалом из снежной пыльцы. Листва становилась жесткой и, растревоженная ветром, уже не шелестела, а ворчала строптиво и злобно. В чистом небе появлялось озабоченное солнце и раскаляло ее, постепенно превращая в золото. А непутевый ветер, налетая порывами, обрывал листья, торопился раздеть принаряженные деревья. Первыми ему поддались тополя, вслед за ними оголились вершинки белокорых берез. На их тонких ветках покачивались бурые сережки — зимнее лакомство тетеревов.
Беспокойно стало на душе у охотника. Все чаще и чаще Дорогин снимал ружье, висевшее на косульих рогах над кроватью, и смахивал пыль мягкой тряпочкой.
Однажды Вера, войдя в дом, застала отца за этим делом. Он поспешно объяснил:
— Смотрю, не появилась ли ржавчина…
— Я протирала стволы недавно. Волосяным ежиком.