А еще прислали новые журналы. Есть в них песни, народом сложенные. О партизанах, о Советской Армии, о победе… И даже есть про них. Правда-правда! Про Веру и про него, Васю…
— Вот послушай… — Он взял девушку за руку и стал шепотом читать:
— Ну и что тут про меня? — перебила Вера. — Ни одного слова. Я никакая не красотка. Обыкновенная…
Звонок настойчиво сзывал делегатов в зал. Вера сказала:
— Пойдем… — И чуть слышно добавила: — А песню после дочитаешь…
В просторном зале полуподвального этажа обеденные столы были сдвинуты и напоминали огромную букву П. Застоявшийся запах кислого борща был вытеснен ароматом яблок. Выставка спустилась сюда на оценку придирчивых судей.
Тыдыевы сели недалеко друг от друга. У Капы, которая всегда улыбалась, хохотала и все превращала в шутку, лицо опять было беспросветно мрачным, и Бабкину стало жаль ее.
Дорогина пригласили в кресло по соседству с профессором Петренко. Вера и Вася, набрав в тарелки ярко-красных ранеток, оделили ими всех. Трофим Тимофеевич поднялся и объяснил:
— Гибрид от искусственного опыления. Мать — Пурпурка. Отец — Пепин шафранный.
— Зимнее яблочко! Вот что ценно! — заметил Арефий Константинович. — Так и запишем — Дорогинское зимнее.
Дегустаторы склонились над листами бумаги.
Вася вернулся к раздаточному столу. Вера подала ему на редкость золотистое, как бы согретое внутренним светом, наливное яблоко и сказала горячим шепотом:
— Это названо именем мамы… Ты бы знал, как я рада: в прошлом году любимые яблоньки уцелели от мороза! От такого лютого! Теперь пойдут… А вот эти — с молодого деревца. Я зову — «Анатолий». Тоже выстоял! Будет жить в садах! Посмотри, какой румянец. Вроде весеннего заката…
Затем появились: Юбилейное, Октябрьское, Сибирская красавица… До чего же богата жизнь у Трофима Тимофеевича! И сколько радостей принесет людям его труд!..
Лет через пять все колхозы края обзаведутся плодовыми садами. И в каждом будут яблони Дорогина! А потом другие опытники скрестят его сорта и получат что-то новое. Может, еще лучшее…
Хорошая специальность — садовод!
Новых гибридов было всего лишь по нескольку яблочек, и Вера с Васей резали их на маленькие дольки, чтобы хватило всем за этим большим праздничным столом. Тут оценивался многолетний труд. Вкусы у людей — разные. Но Бабкин видел — почти все ставят на бумажках хорошие отметки…
Сотрудники опытной станции внесли ящики с яблоками новых сортов Петренко, и Вера шепнула Васе:
— Теперь и мы с тобой будем дегустировать.
Отыскали свободные стулья и сели рядом. Капитолина положила перед ними бумажки, подала по ломтику яблока, а потом упрекнула Бабкина:
— Из-за твоей болтовни про Вовку житья нет. К Тыдыеву ни с какой стороны нельзя подступиться… Вчера вроде успокоился, а сегодня опять вспомнил, удила закусил…
Вася виновато покраснел. Уходила бы скорее, что ли. Со злости может ляпнуть лишнее… Вера отвернулась от него. Они забыли про дегустацию. Капа напомнила:
— Жуйте. И пишите. Сейчас еще принесу.
Когда разносчица ушла, Вера сказала:
— Уж больно она с тобой разговорчивая.
Капитолина снова появилась возле них.
— Ты, девушка, не хмурься на Васятку. Он и так по тебе высох…
— Как-нибудь разберемся сами… — буркнула Вера.
— Лучше скажи: чьи яблоки слаще? — приставала Капа, теперь уже шутливо.
— Еще не успели распробовать. Вы помешали.
— Я и говорю: жуйте! Нечего бездельничать. И я не буду мешать. А то Тыдыев обратно приревнует…
— «Золотая дубрава», — промолвил Бабкин, записывая название сорта.
— Удачно окрестили! — одобрила Вера. Она знала это яблоко: отец по просьбе Петренко в течение нескольких лет испытывал его у себя в колхозном саду.
— Мне тоже нравится. — Вася откусил половину ломтика и приготовился сделать отметку. — Кислотность…
— Пиши: «Средняя». Не знаю, как ты, а я люблю кисленькие.
— Я — тоже.
— А на улице все еще буран. Погляди — снежинки бьются о стекло, Я опять вспомнила, как мы с тобой сеяли березку… В избушке грызли мерзлый Шаропай…
Им положили новые ломтики. Вася переспросил название сорта и повернулся к Вере:
— Давай вместе заполним.
— Если вкусы во всем сойдутся, — улыбнулась она и взяла карандаш. — Говори свои оценки…
После заседания они, проводив отца в гостиницу, долго ходили по тихим улицам; разговаривали и о большом своем чувстве, и о житейских мелочах; не замечали ни снега, который медленно сыпался на них и таял на щеках и ресницах, ни грохота пустых трамваев, направлявшихся в парк.