В первый же вечер после возвращения домой отец ушел на заседание правления. А к Вере тотчас заявилась Фекла Скрипунова, сумрачная и чем-то раздосадованная. Но разговор, как всегда, начала мягким голоском:
— Не нарадуюсь я, не насмотрюсь на тебя, девуня, ровно бы ты мне родная дочь. Право слово. И есть чему радоваться-то: бегаешь ты легонько, как птичка-синичка, и все у тебя в руках кипит да спорится! И я тебе скажу, отчего…
Не ради этих словоизлияний пришла Скрипунова. Ее привело какое-то неотложное дело. Но спрашивать Вера не стала, — сама скажет под конец разговора. Хотелось хоть что-нибудь узнать о Лизе.
Фекла не заставила ждать.
— Твоя первая подруженька беду от тебя отвела. Вот и шагаешь ты, девуня, по счастливой тропке. Лизаветушка на себя горе накликала, на свою душеньку приняла. Чистая правда! Измаялась она с ним, прощелыгой, исстрадалась. Ты подумай, в одном городе поиграет на гармошке какую-нибудь неделю — в другой махнет: нигде ко двору не приходится. Как цыганы, кочуют. Нынче с Балтейского моря посередь лета перекинулся на Черное. Гоняется за легкими рублями, как ползунок за метляками. Ему-то что — и сыт, и пьян, и нос в табаке, а Лизаветушка горя нахлебалась…
Вере стало жаль подругу, — все-таки Лиза была хорошей девушкой, — и она в знак сочувствия изредка молча кивала головой.
— Пустым-то дуплом на земле торчать тоскливо. Это каждая баба скажет, в коей сердце есть. Без детей-то зачахнуть можно. Осенний ветер подсекет, как сухую дудку, снегом забросает — и все с концом: ни следочка, ни росточка не останется… А ему, окаянному, слышь, робёнка не надо! Ты подумай! — Фекла хлопнула тяжелыми ладонями по коленям. — Что у него в груди-то? Одно слово— черная головешка!.. Вот и начались у них потасовки. Лизаветушка не уступила, — мой карактер показала, — и я хвалю доченьку за это. Теперь ходит в тягости. маленький появится — куды с ним? Не на колесах же его выкармливать? Робёнку спокой нужен. А ты сама, девуня, знаешь, свадьбу сыграли честь честью. На Лизаветушке ни пятнышка, ни пылинки не было, — сидела возле него, как черемушка в цвету! Свата мы уважили по-хорошему — наутро огуречным рассолом отпаивали. У них тоже погостились славно. Молодым только жить бы да радоваться. В мире да в согласии. Так нет, долдон заставляет краснеть Макарыча. Ты подумай, живут незарегистрированные! Записаться-то надо было сразу. А он все — завтра да послезавтра, давайте отгуляем сперва. Мы поверили, как честному человеку из такой хорошей семьи…
Вере хотелось напомнить, что у рассказчицы в ту пору была одна забота — заманить жениха да породниться не с кем-нибудь другим, а с самим Сергеем Макаровичем! Но Фекла, как бы почувствовав это, заговорила быстрее:
— Так и сейчас они — два кола, каждый на особицу, никаким пояском не связанные: жердь не положишь — ограду не загородишь, семьей не назовешь. Лизаветушка в письме пишет: недавно приступила к нему: «Пойдем в загс». А он знаешь, что ей бухнул в ответ? Я, говорит, не хочу паспорта марать. А?! Ты подумай только! Как у него язык не отломился на этом слове?!
Фекла подняла уголки серенького ситцевого платка и утерла глаза; вздохнув, сказала:
— Я ведь к тебе, девуня, с докукой пришла: напиши ты мне заявленье, сделай милость. У тебя и грамота вострая, и рука счастливая.
— Сейчас напишу. Вот только схожу в папину комнату за хорошей бумагой.
Скрипунова шла по пятам и рассказывала о налоговой переписи. Такой-то член комиссии, меряя огороды, будто бы у своих знакомых подсчитал не все метровки, у такого-то поросенок «провернулся», у соседки овца неспроста не попала в учет. Соседка будет платить налога меньше, чем они, Скрипуновы, а ведь все знают, соседка-то вон как выручается на луке да на помидорах!..
— Вы о себе говорите, — наконец-то удалось Вере приостановить рассказчицу и самой сесть за стол.
— Я и подвожу разговор к своему двору, — сказала Фекла, садясь по другую сторону.
Терпеливо слушая ее, Вера изредка записывала на бумажке отдельные слова, которые, по догадкам, могли пригодиться для заявления.
Сгустились сумерки.Пришлось зажечь лампу. А Фекла все говорила и говорила, возмущенно похлопывая ладонью по столу.
Постепенно выяснилось, что в ее огороде комиссия намерила двадцать пять соток сверх того, что разрешено колхозным уставом.