Больше Вера не могла выговорить ни слова. Она упала на диван и, зарыдав, уткнулась лицом в жесткий валик.
Вася подбежал к приемнику, дрожащими пальцами повернул регулятор громкости, и тревожный голос диктора зазвучал на весь дом.
Выслушав правительственное сообщение, Вася молча постоял у приемника, — не скажут ли что-нибудь утешающее, — и медленным шагом, словно боялся, что заскрипят половицы, вернулся в кабинет тестя. Вера все еще плакала, уткнувшись в валик дивана. Трофим Тимофеевич стоял прямой, как столб. Лохматые брови его туго сомкнулись над переносьем, суровый взгляд сухих глаз был устремлен через окно куда-то далеко-далеко. Глянув на него, Вася, чтобы не спугнуть тяжелого раздумья, не посмел проронить ни слова. Он припал к дивану и, положив руку на вздрагивающее плечо жены, прошептал:
— Не надо… Будем надеяться…
Трофим Тимофеевич по-прежнему стоял неподвижно. Он думал о Григории:
«Где он?.. Где… если живой… коротает свои ссыльные дни?..»
Тягчайшая весть, как молния, ворвалась в дом. Василий стоял, черный от горя. Вера плакала.
— С ним строили пятилетки…
Отец, оставаясь в своем кресле, опять вспомнил Григория:
«Зачем ему дали броню?.. Незаменимый в тылу!.. А потом… Он ведь просился на фронт добровольцем. Почему не разрешили?.. Если бы в бою сложил голову… не так бы ныло сердце. С годами зарубцевалась бы рана. А эта… до конца моих дней…»
Вера, не утирая слез, спрашивала мужа:
— Кто нам заменит его? Кто?
— Партия… Ленинский Цека… сказал отец, неожиданно входя в комнату, где стоял приемник. — Партия жива и могуча, как прежде. Она вела и ведет народ…
Дождавшись первых проталин, Трофим Тимофеевич перебрался в сад. Опираясь на трость, он каждый день обходил все кварталы, занятые яблонями, и подолгу рассматривал набухающие почки, а позднее — бутоны. Ждал — скоро ли раскроются лепестки?
А вечерами он садился за свой рабочий стол и, вздыхая, долго писал при свете лампы.
Векшина, приехав в сад, нашла его у одного из деревьев, спросила о здоровье.
— Ничего… — отозвался старик с легкой улыбкой, прорывавшейся сквозь белые усы. — Тот раз удержался ноготком за жизнь. теперь я еще потопчу землю.
— Ты крепкой закалки, — подбодрила Дарья Николаевна. — Я где-то читала или слышала, что садоводам да пчеловодам к их веку — большая добавка.
Они прошли в беседку, сели к столу, с которого еще были сметены сухие прошлогодние листья амурского винограда. Дарья Николаевна смахнула их рукой. Трофим Тимофеевич шевельнул пряди бороды, словно для того, чтобы убедиться — не стала ли она еще белее за минувшую зиму, и, подняв глаза на собеседницу, продолжил разговор:
— Когда лежал колодой в постели, больше прежнего тревожился о своем деле; тесто заквасил, а хлеб выпечь не успел. Кто будет хлебопеком? Ну, а теперь вот есть кому передать все с рук на руки, чтобы для народа польза осталась.
— Рано думаешь о замене. Тебе надо еще жить да жить.
— Сам знаю — надо: не зря все же на земле толкусь. силы иссякают. Видала, весной река бурлит — берега ей тесны, середь лета на убыль пойдет, притихнет, а осенью через перекаты едва-едва переливается.
—реки тоже бывают разные. Родниковые — всегда в силе. у тебя сила — от родника. От народа!
Векшина сказала, что райисполком намеревается собрать здесь, в саду, всех агрономов. Пусть посмотрят, доброму делу поучатся. Благо, теперь у Трофима Тимофеевича появился молодой помощник. Она рада за Верочку, за Васю. Хорошая пара!
Да, у него, Трофима Дорогина, сердце спокойно за этот сад. Но что будет с тем садом, который Василий называет отцовским? Удачно ли подыскали смену?.. Не уронили бы дела.
Дарья Николаевна обещала побывать в саду «Новой семьи» и поговорить с Шаровым.
Пить чай в беседке было еще прохладно; и Трофим Тимофеевич пригласил гостью в дом. Пока он накрывал стол, Дарья Николаевна прошлась по комнате, кинула взгляд на письменный стол, где она привыкла видеть яблоки не только осенью, но даже в весеннюю пору. Теперь там стопкой лежали исписанные листы бумаги.
— Новая статья?
— До статей ли, когда… сердце неспокойно.
что у вас?.. Нуте-ка, выкладывайте все.
— Да вы сами, однако, все знаете про нашу семью… А совет я хотел бы слышать…
Трофим Тимофеевич сел к столу, дрожащими пальцами надел две пары очков, взял исписанные листы бумаги и стал читать. Первые строки были о Вере Федоровне. Старик рассказывал о той зимней ночи, когда молодая девушка, пригнанная в Сибирь царскими сатрапами, впервые перешагнула порог их дома. Потом речь пошла о Григории…